Исторические сочинения о России XVI в

Остается одно, чтобы ваша милость как можно определённее и скорее написала нам ответ и, наконец, убедила бы некоторых из них [послов], чтобы они или время от времени говорили со мной по существу дела, или сами свободно решали, что они могут делать. Я потребовал у московских послов, чтобы они сказали мне под клятвой, будут ли они удовлетворены, наконец, одной крепостью Заволочьем или Луками, если прочее будет улажено (двух же целиком они не получат), они ответили, что, конечно, никоим образом не могут этого сделать — и это самое крайнее, что есть у них в поручениях. Поэтому я повторяю то же самое еще раз — я буду очень просить вашу милость написать так, чтобы в письме не оставалось места для кривотолков, о Себеже или о сельской местности при нем — отдавать ее или нет, о Дриссе — нужно ли сжечь или нет. А также, чтобы послам была дана самая полная и свободная возможность решать вопрос о пленных: если какие-нибудь останутся в руках короля, каким образом они должны быть выкуплены или возвращены, и о других делах, а также о способе возвращения крепостей и выполнения других дел, формулу чего я составил этой ночью, чтобы ваша милость нашла время ее продумать и ясно открыть мне свое мнение.

Свидетельствую вашей милости свое почтение и молю божественную благодать ниспослать вам благополучие и полное счастье.

Из Киверовой Горки. 24 декабря 1581 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — ЯНУ ЗАМОЙСКОМУ [333]

Позавчера мы все через Пиотровского передали письма для вашей милости. Уже был полдень, когда королевские послы, удалившись отсюда, решили, что не стоит обращаться к московитам после того, как только за один час до этого от слуги вашей милости мы получили третьи условия перемирия. Поэтому дело было отложено до завтрашнего дня с той целью, чтобы тем временем выведать что возможно у московитов. Ведь вчера самая суть дела стала более ясной для них. Сам я прилагал старания, чтобы разузнать решение московитов и чтобы не осталось ни малейшей трудности для завершения дела. Если говорить открыто, я в письменном виде потребовал то, что, по их словам, они уже полностью обсудили и могут исполнить. И хотя вчера рано утром я намекнул об этом королевским послам, они сегодня сказали, что собираются уйти и что у них почти нет ничего другого, что они могли бы предложить. Я ответил, что было бы хорошо, если бы они предложили московским послам то, о чем писала нам ваша милость 22-го числа этого месяца, или все целиком, или частично (как они обещали раньше). Но королевские послы сказали, что они исполняют лишь поручения, данные королем, и не принимают тех условий, которые предложила ваша милость. Я ответил им, что уверен в том, что ваша милость знает и самым чистосердечным образом излагает королевскую волю; дело же, которое мы начали, нельзя подвергать изменениям. Я прибавил, что знаю наверняка о том, что они сами уже три раза посылали в лагерь, чтобы узнать королевскую волю обо всем этом (а она известна и вверена только вашей милости), и жаловались, что на самом деле им не было дано полной свободы действий, и они не могут не оказывать доверия вашей милости. А это они или получили из другого источника (они говорили, что получили новые письма из лагеря), или решение это, касающееся то ли существа дела, то ли, по» видимости, изменения прежнего плана, они приняли сами. Как будто бы это принесло пользу делу или, если богу угодно, необходимо для меня. Если бы я действовал иначе, чем до сих пор, то есть прилагая величайшие усилия, дело, может быть, не было бы доведено до такого состояния, что мы уже почти имеем мир (если захотим); если бы не мешали уловки со стороны московитов, скрытые настолько, что я не мог при всей моей проницательности раскрыть их.