Исторический калейдоскоп

Следы Роланда обнаруживаются теперь по всей Европе и не только в ней. Италия полна его реликвиями, и Павия выдаёт за его копьё гигантское весло, подвешенное к своду её собора. На одной из скал Рейна высится построенный им замок Rolandseсk (Роландов угол). Венгрия помнит, как он пересекал её степи, Англия видит его тень возле одного болота, его могучий образ выступает, как скала, из туманов исландских преданий. Турки показывают его меч, повешенный на воротах замка в Бруссе. Наконец, поэзия канонизирует Роланда, и Данте вправляет его душу в светящийся крест на самых горных вершинах Рая.

Безвестный воин, к чьему имени хронист не прибавил даже эпитета, унаследовал геройство и подвиги целой эпохи. Пути мифотворчества поистине неисповедимы.

P. S.

Девальвация мифа, конечно, неизбежна. В XV–XVI веках Роланд преображается в идеального любовника куртуазной литературы, переживающего всевозможные авантюры. В 1516 году выходит «Неистовый Роланд» Ариосто, рисующий страстную любовь Роланда к Анджелике, предпочитающей ему красавца мавра Медоро.

На заре Нового времени в произведениях о Роланде начинает явственно проступать ироническая трактовка сюжета, гротеск и бурлеск. Последнее звено в истории развития сказания — остропародийная поэма Аретино (1492–1556) «Орландино», в которой все герои старой эпопеи изображены хвастунами, трусами, обжорами и т. п.

Бесплодное раскаяние Джованни Боккаччо

Мысль о суетности земной славы не нова, но, может быть, Джованни Боккаччо прочувствовал её, как никто другой.

Человек в поте лица своего строит памятник всей своей жизни, но время отламывает от него один камешек, делая его бессмертным, а всё остальное превращает в прах.

Боккаччо был знаменитый учёный, погруженный в высшие научные исследования своего времени. Он сложил несколько больших аллегорических и мистических поэм, составлял классические энциклопедии и исторические трактаты, исполненные эрудиции. Его жизнь прошла в поисках и исследованиях античных манускриптов. В 50 лет он отказался от светской учёности, надел священническую одежду и замкнулся в толкованиях «Божественной комедии» своего великого соотечественника. В течение десяти лет он проповедовал слово Данте в церкви, со рвением богослова, комментирующего Священное Писание. А вся его слава заключена в книге непристойных рассказов, написанных для забавы одной принцессы, — в книге, от которой он энергично отрекался в последние дни своей жизни!

«Пощадите, — писал он одному из своих друзей, — не читайте этой книги женщинам. Слушая мои новеллы, они примут меня за скверного сводника, старого кровосмесителя, грязного человека, и не найдётся никого, кто бы стал за меня свидетельствовать и сказал бы: он написал это, когда был молодым человеком и был к этому принуждён той, кто имел власть над его душой».

Тщетные угрызения, бесполезные протесты! Воображение будет всегда представлять себе Боккаччо сидящим в кругу молодых женщин, которых он заставляет то краснеть, то улыбаться. Потомство посмеялось над раскаянием старика: оно осудило его на бессмертие «Декамерона».

Бернар де Блюэ д`Арбер — писатель, не умевший писать и читать

Бернар де Блюэ д`Арбер по праву может претендовать на звание самого удивительного писателя в истории мировой литературы.

Он родился в 1566 году в крестьянской семье и начал свой жизненный путь пастухом. С раннего детства Блюэ д`Арбер не имел недостатка в апокалипсических видениях и прослыл среди деревенских священников пророком. Однако отрочество все расставило по местам, и повзрослевший пророк превратился в чудака и недоумка, каковым всегда и являлся. Местные дворянчики держали его при себе в качестве официально признанного шута.

Когда в начале XVII века Блюэ д`Арбер прибыл в Париж, он уже пользовался большой известностью, каковая сопутствует обычно не только учёным и острословам, но также дуракам и безумцам. Забавный малый был нарасхват у горожан и придворных и, вопреки своей славе полудурка, извлекал из своего положения немалую для себя выгоду. Он присвоил себе титул графа Пермиссьона (по-русски, графа Позволяйского или графа Дозволенности) — и никто не подумал оспорить эту узурпацию благородного происхождения. Он завёл знакомство на самых верхах парижского общества — и перед ним радушно открылись двери дворцов и фешенебельных особняков. Сам добрый король Генрих IV пожаловал ему золотую цепь и назначил 100 франков жалованья, что ныне именуют пенсией. Герцогини и куртизанки наперебой выражали желание переспать со знаменитым кретином.