Коммерческий интерес на этом этапе практически уже установил контроль над властью, ему нет противовеса, а потому власть не может вырваться из его объятий, и реальная демократия ему больше не нужна. С одной стороны, ему все же необходимы гарантии буржуазных свобод, которые позволили ему стать тем, чем он стал, и этой задаче должны служить парламент и конституция, но с другой стороны, ему нужны
Парламент разгоняется и протаскивается новая конституция, которая делает исполнительную власть фактически бесконтрольной, тогда как власть законодательную контролируемой, — во всяком случае, не играющей важной политической роли. Народ действительно уходит в отставку с политической сцены. Устанавливается подлинная диктатура коммерческого интереса. Это пик единения правительственной бюрократии и торгово-спекулятивного, бандитски-воровского капитала, их трогательный медовый месяц. Однако медовый месяц кончается, и наступают суровые будни управления захваченной страной, когда больше не надо прятаться, а можно выступать с чисто буржуазным лицом, но ... и с буржуазной ответственностью. Между бюрократией и коммерческим капиталом начинают накапливаться сначала взаимные недовольства, затем ворчливое раздражение, после грызня и склоки, через пару лет приводящие к разводу.
Оказывается, что управлять страной бюрократия без принципов и морали, без патриотизма и идеалов, без чести и государственных идей, — эта бюрократия управлять страной не в состоянии! Но признать этого она никак не желает, цепляясь за власть любой ценой, вплоть до подавления любого активного недовольства посредством полицейской и военной машины. Это преступная власть, потому что она политически бездарна, бесталантна, часто элементарно неумна. Вынужденная решать государственные проблемы для защиты буржуазного класса вообще, она все чаще приходит в столкновение с космополитизмом коммерческого интереса, наступает на его “завоевания”. Ворча и огрызаясь, коммерческий интерес в лице самых крупных и самых агрессивных владельцев капиталов уступает и терпит — власть же его! — надеясь, что в целом все же ему будет лучше, чем в открытом конфликте с бюрократией. Но улучшения не происходит. Наоборот. Инфляция раскручивается виток за витком, обесценивая денежные накопления, заниматься промышленным предпринимательством дураков находится мало, а народные массы, не имеющие средств для получения доходов, нищают, их покупательская способность падает до критической для коммерции отметки, когда подступает мрачная тень множества банкротств, проблем с кредитами, всяких неплатежей, отказов от долговых обязательств и пр.
Единственное, что может спасти коммерческий класс, каким он сложился, — прорыв на рынки других, менее развитых стран. (Так как прорваться на рынки более развитых стран не удается — в более развитые страны можно идти лишь с конкурентоспособной национальной продукцией, а таковой нет, и не предвидится.) Однако в менее развитых странах собственная торгово-спекулятивная среда, которую защищает собственная бюрократия, собственное государство. Значит, чтобы навязать им свои интересы, нужна армия, нужно самосознание державы, — больше того, нужна талантливая и сильная армия, нужна решительная внешняя политика.
Бюрократия диктатуры коммерческого интереса понимает это, но и боится этого, потому что талантливая и организованная дисциплиной армия вряд ли будет столь же покорной, как деморализованный народ, вряд ли будет терпеть мелочную опеку со стороны бездарной, коррумпированной клики, которую в глубине души презирает. Кроме того, у армии неизбежны слишком тесные отношения с промышленниками, которые должны поставлять ей качественное оружие, что сближает армию с промышленным интересом как таковым, с его вызревающими политическими требованиями свержения диктатуры коммерческого интереса. Тревожные опасения становятся головной болью режима воплощения этой диктатуры. Кликой власти проводится политика балансирования, когда нет доверия ни к кому, везде видятся покушения на власть, и справа и слева, и спереди и сзади.