Истории без любви

— Ты знаешь, Женя, сначала я хотел уйти. На одном нашем отделе свет клином не сошелся. В Институте прочности дело для меня нашлось бы. Я уже и заявление написал. Но отец встал на дыбы. Есть у наших предков такое, что нам пока непонятно. Внутри них это. Одним словом, отец отговорил, и я занялся известной тебе жаропрочностью. И практически начал все опять с нуля. А круто класть руль в моем положении, менять курс на сто восемьдесят градусов, бросать то, что уже завоевано... Я не собственник. В науке, вообще, нельзя быть собственником. Но ведь восемь лет работы чего-нибудь да стоят?

— Ты думаешь, Шеф этого не понимает?

— Понимает. Шеф — умница, светлая голова. Как бы тебе потолковей объяснить... Знаешь, кое-что я действительно усек с пеленок, а понял, просчитал уже после, наверное, только сейчас... В науке, мне кажется, есть две правды. Первая — это высшая правда большого поиска. Доступна она немногим. Чтобы понять ее, надо действительно быть большим ученым, который подчиняет этому не только свою жизнь, но и жизнь сотрудников, учеников. Такая правда — высший счет в науке, по которому жить очень трудно. Такой человек на каком-то этапе становится даже в чем-то эгоистом. Ради большой цели, ради будущих свершений он или старается не замечать, или на самом деле не замечает интересов тех, кто рядом с ним. Он одинаково безжалостен и к себе, и к другим. Нечто подобное происходит на фронте. Чтобы выиграть сражение, полководец посылает в бой части. Он оперирует такими понятиями, как полк, дивизия, армия... Жестоко? Может быть. Но я понял, наконец, что в такой жестокости есть и своя необходимость, и своя мудрость... А существует и другая, более конкретная правда. Твоя, моя, лаборанта Пети. Мы тоже хотим что-то сделать для человечества. Тоже думаем о грядущих свершениях. Но наши задачи уже менее масштабны. Это естественно. У нас свои заботы, свои тревоги, свои нужды, свои победы и поражения и... свои мнения. Ты считаешь, что надо брать какую-то высоту. А тебе отдают приказ — отставить и переменить направление удара. Ты уже потратил силы, даже продвинулся вперед, может, еще немного — и ты победитель. А тебя возвращают с полдороги во имя какой-то большой цели и неведомых тебе стратегических соображений.

— По-моему, ты все усложняешь, Валя. Шеф перебросил тебя на другое направление потому, что необходимы твой опыт, твои силы. Ты все равно копил бы силы, а тратить их не смог бы. Сам же говорил, на нынешнем отрезке времени проблема прочности исчерпала все возможности техники. Есть разрыв.

— В практическом применении — да. Но не в теории. Процесс накопления почти всегда трансформируется в решение конкретных практических задач. Я мог бы, понимаешь, мог бы пройти подобный путь. Но Шефу необходим практический результат. Это принцип всего института. И во имя него я должен начинать все сначала...

— Я слышал иное. Шеф хочет, чтобы ты постиг проблему в целом...

— Женя, я тоже это слышал. В последнее время я только подобное и слышу: объемность проблемы, комплексный подход, широкий научный поиск. А кто-нибудь спросил, есть ли у меня желание? Или достаточно, как морковку, выдернуть из одной грядки и высадить в другую, и будет повышенный урожай? А я не корнеплод. У меня тоже есть мысли, желания, настроения. Я привык к своей грядке, могу и на ней не испортить процент урожайности...

По узкому проходу «Кулинарного комплекса» с подносом в руках пробирался Шеф. Дымилась в тарелке темно-вишневая солянка и с постным достоинством возлежал среди сложного гарнира подрумяненный эскалоп. Шеф направился к их столику, но, увидев плотно приставленные стулья, прошествовал дальше, лишь кивнув сотрудникам головой. Неприкосновенность беседы в «комплексе» соблюдалась свято. Проводив взглядом фигуру зав. отделом, Белогуренко заметил:

— Что ж, Женя, как говорит Николай Озеров: мы исчерпали свое время. Пора! Резюме будет кратким и обнадеживающим. Первое. У тебя все утрясется, поскольку ситуация задела конкретно не только некоего младшего сотрудника, но и отдел и даже институт. Честь мундира, так сказать. А мундир во все эпохи исторического развития — вещь неприкосновенная. Тем более работа твоя стоящая. Одним словом, поменьше романтики, побольше здравого смысла... Второе. Поскольку я старался отвлечь тебя от грустных мыслей и вселить заряд бодрости, исповедь мою считать недействительной и не придавать ей значения. Все образуется.

— Если бы... — пробурчал Дейнеко.

IV

КИЕВ. ДВОРЕЦ БРАКОСОЧЕТАНИЙ