Истории драматургии театра кукол

Представление давалось двумя исполнителями – кукольником и музыкантом. Этот принцип, видимо, оставался неизменным на протяжении всего периода жизнедеятельности комедии и был типичным для европейской кукольной комедии в целом. Вспомним традиционный испанский кукольный спектакль «Освобождение Мелиссендры», описанный Мигелем Сервантесом (1547–1616) в романе «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Он также представлял собой некую пантомиму, которую играл один исполнитель – кукольник по имени Педро, а комментировал для зрителей другой – Ведущий:

«Маэсе Педро спрятался за сценой, ибо ему надлежало передвигать куклы, а впереди расположился мальчуган, помощник маэсе Педро, в обязанности коего входило истолковывать и разъяснять тайны сего зрелища и показывать палочкой на куклы. И вот, когда иные обитатели постоялого двора уселись, иные остались стоять прямо против райка, а Дон Кихот, Санчо, юный слуга и студент заняли лучшие места, помощник начал объяснять…» [151] .

Ведущий комментировал очередное действие или картинку, вел повествование, импровизировал. Он мог попутно сообщить новость или слух, поделиться свежим анекдотом, продемонстрировать свои знания в области литературы, политики, науки, географии и т. д. Он мог даже вступить в дискуссию с аудиторией или с кукловодом. Сценарии такого типа, как правило, строились в расчете на импровизацию, артистизм Ведущего. Это один из самых древних способов игры с театральной куклой, который был известен и в Древней Греции, и в странах Востока.

Русский народный театр кукол шел по тому же пути. Но для него не нужны были ни декорации, ни многочисленная бутафория, присущая представлениям профессиональных европейских кукольников. Единственной бутафорской деталью комедии могла быть палка, ставившая точки в финалах комических сцен, опускаясь на головы недругов. Как уже говорилось, «прививкой от смерти» [152] образно и точно назвал подобные удары исследователь испанского театра В. Ю. Силюнас. «Неживые» куклы становятся для зрителей – соучастников представления – настоящими учителями жизни, где смерть есть только промежуток между жизнью и скорым воскрешением.

Размышляя о социальных корнях русской народной кукольной драмы, нельзя обойти и принципиально важные ее архетипические черты, ее не прерванное родство с древними ритуалами. Разумеется, это особая тема, требующая, вероятно, и отдельного исследования. Заметим только, что «петрушечная комедия» – жестокая, агрессивная, грубая – выполняла задачу духовного очищения. Публика мысленно, эмоционально примеривала на себя поступки ее героев. Собственную накопившуюся агрессию, тайные помыслы она мысленно переносила на персонажей-кукол. Агрессивность, перенесенная на кукол, «изживалась», исчерпывалась. «Жертвами», являющимися необходимой частью всякого ритуала, становились куклы. Таким образом, «кукольная комедия» становилась своеобразным ритуалом, механизмом разрядки агрессии, актуализации подавленных желаний, средством очищения – катарсиса.

В этом, отчасти, заключены и смысл, и причины трансформации сюжета народной кукольной комедии. Время меняло ее характер, внешность, сюжет, персонажей и, возможно, даже имена главного героя. В. Н. Всеволодский-Гернгросс в уже упоминавшейся книге «Русская устная народная драма» заметил, что смена имен героя кукольной комедии «определяется, по-видимому, сменой среды и времени бытования комедии: сельской крестьянской и городской посадской» [153] . Поддерживая предположение В. Н. Перетца о том, что в XVII в. этот герой звался Иваном, подобно своему «близкому родственнику» Иванушке-дурачку, В. Всеволодский-Гернгросс предполагает, что новое прозвище герой комедии получил по имени известного в России шута царицы Анны Иоанновны, итальянца Пьетро Мирро (он же Педрилло, он же Петруха-Фарнос, Петруха). Подтверждением тому служат многие лубочные изображения и тексты XVIII в., тождественные текстам и сюжетам комедии о Петрушке.

Однако возможны и другие версии. Так, в подорожных актерам-кукольникам начала XVIII в. мы встречаем имя Петрушки Иванова [154] , а в первой половине того же столетия в Москве давал спектакли кукольник Петр Якубовской [155] . Вполне вероятно, что свое имя кукольный герой мог заимствовать у одного из кукольников, представления которого были наиболее популярны.

Следующее предположение хотя и может показаться маловероятным, но также имеет право на существование: шуты и народные комические герои нередко получали прозвища по названиям различных кушаний и приправ. Гансвурст – Иван Колбаса (в России это имя переводилось как «заячье сало»), Жан Фарина – Иван Мучник, французская разновидность Полишинеля, Пикельгеринг – Маринованная селедка, Джек Снак – Легкая закуска. Почему бы и Петрушке не получить свое имя аналогичным образом? Появилась же у него в XIX в. фамилия «Самоваров».