Истории драматургии театра кукол

Еще одним центром стала Тобольская славяно-греческая семинария, где уже в 1-й четв. XVIII в. с успехом игрались школьные драмы Феофана Прокоповича, Дмитрия Ростовского, Симеона Полоцкого и др. В создаваемых ими «комедиях» сцены аллегорические, символические пересекаются с историческими, насыщаются злободневными сатирическими темами. Обращает на себя внимание композиционное построение (цепочка эпизодов) второй части вертепной драмы, близкое народной кукольной комедии импровизации.

Тобольские семинаристы, подобно киевским семинаристам и школярам, также устраивали вертепные кукольные представления. Позже их стали показывать мещане, солдаты, разночинцы, дети. Еще одним сибирским городом, где нашел свою публику вертеп, стал Иркутск. Здесь вертепные представления укоренились надолго, и в конце XVIII в. старожилы говорили о вертепе как о традиционном сибирском театре. В статье «Мои воспоминания о русском театре и русской драматургии», опубликованной в журнале «Репертуар русского театра», писатель, журналист Н. А. Полевой (1796–1846) вкратце описал сценарий представления иркутского вертепа: «Содержание вертепа, – писал он, – всегда бывало одинаково: представляли мистерию Рождества; в верхнем этаже устраивали для этого вертеп и ясли, в нижнем – трон Ирода. Куклы одеты бывали царями, барынями, генералами, и вертепы «водили» семинаристы и приказные по улицам в святочные вечера, потому что только на святки позволялось такое увеселение […]. И вот несут вертеп, ставят полукругом стулья; на скамейках утверждается самый вертеп; раскрываются двери его – мишура, фольга, краски блестят, пестреют; является первая кукла – Пономарь, он зажигает маленькие восковые свечки, выбегает Трапезник, с кузовом, и просит на свечку. Один из нас с трепетом подходит и кладет в кузов копейку. Пономарь требует дележа; сыплются шутки, начинается драка […]. И вот – заскрипела скрыпка; раздались голоса – являются Ангелы и преклоняются перед яслями при пении: “Народился наш спаситель, / Всего мира искупитель. / Пойте, воспойте / Лики, во веки / Торжествуйте, ликуйте, / Воспевайте, играйте! / Отец будущего века / Пришел спасти человека!” […] Думаю, что и теперь я наполовину еще припомню все вертепные псалмы. И каких потрясений тут мы не испытывали; плачем, бывало, когда Ирод велит казнить младенцев; задумываемся, когда смерть идет, наконец, к нему при пении “Кто же может убежати в смертный час?” – и ужасаемся, когда открывается ад: черные, красные черти выбегают, пляшут над Иродом под песню “О, коль наше на сем свете житие плачевно…?”, и хохочем, когда вдова Ирода, после горьких слез над покойником, тотчас утешается с молодым генералом и пляшет при громком хоре: “По мосту, мосту, по калинову мосту!”. Комедия после вертепа составлялась обыкновенно из пантомимы самих вертепщиков: тут являлся род Скапена-слуги, род Оргона-барина, Немец да Подьячий; разговор состоял из грубых шуток, импровизировался, и обыкновенно слуга, бывало, при всех обманывает, бьет Немца и дурачит Подьячего» [168] .

Публика ценила вертеп не просто как увеселение или познавательную иллюстрацию к библейским сюжетам, не только как вид церковного, а затем народного театрального искусства, но и как своеобразную энциклопедию жизни. В вертепном ящике, будто в волшебном ларе, хранилась история характеров, взаимоотношений, традиций, культуры, быта и искусства не только русского народа, но и многих народов, живущих на территории России.

Первую часть пьесы, а вернее – первую пьесу вертепа, являющуюся по своей пространственно-временной, стилевой организации продуктом средневекового театра, испытавшим влияние польской, украинской, белорусской культуры, – отличала обобщенность характеров, свобода места действия. Вторая же пьеса – импровизационная народная кукольная комедия – гротесково подчеркивала и национальные особенности и характеры персонажей-типажей, и конкретность образов, проблем. Тем не менее, несмотря на принципиальные различия этих двух пьес, они сливались в некую двуединую модель, дополняя друг друга.

Представления вертепа [169] начинались с партесного церковного пения и зажигания свечей, освещавших оба этажа сцены. На верхнем ярусе вертепного ящика, представлявшего собой уменьшенную копию средневековой мистериальной сцены, находились ясли, сияние Вифлеемской звезды освещало спеленатого Младенца. Здесь появлялись две куклы со свечами в маленьких ручках, изображавшие ангелов. Они кланялись яслям и уходили. Затем входили два пастуха с подарком новорожденному – ягненком. Они также кланялись, радуясь, танцевали, оставляли подношение и удалялись.

Пространство вертепа создавало такой сплав фантастического и реального, благодаря которому библейская Иудея, Вифлеем превращались в некую близлежащую деревню, куда может заглянуть любой крестьянин. Но одновременно здесь жила и евангельская драма, где злодействует Ирод Кровавый и ходит Смерть с косой.