Истории из другой жизни (сборник)

Моя сестра Влада была на два года младше меня. Она была настоящей девчонкой и единственной, кто принимал меня таким, каков я есть на самом деле. Я считал себя ее братом и мог говорить о себе в мужском роде, а она называла меня Никки… Свою сестру я любил больше всего на свете! А она любила меня… Мы с ней были самыми близкими людьми в этом мире.

Наша дружба стала моей единственной отдушиной, поскольку с самых ранних лет все вокруг считали меня несчастным, душевнобольным ребенком, а многие видели во мне лжеца и притворщика. Особенно мой отец… Сейчас я понимаю, каким деспотом он был в семье, а его авторитарное воспитание вряд ли принесло хорошие плоды. Наш отец негласно являлся и нашим господином… Он был хозяином всего, что окружало нас. Казалось, даже воздух, которым мы дышали и вода, которую мы пили, принадлежали ему, и он просто милостиво разрешал нам пить и дышать с благожелательной улыбкой гостеприимного хозяина… Отец… Он никогда не сажал меня на колени, не брал с собой на прогулки, не упоминал лишний раз в разговорах… У него была красавица-дочь Влада, а первый ребенок оказался из разряда «в семье не без урода». Все это знали и хранили многозначительное молчание… При одном упоминании моего имени отец хмурился и отводил взгляд… Его ребенок тяжело, безнадежно болен – вот о чем говорили его нахмуренные брови и мысли, тревожные и мрачные… Кем же я был в его глазах? Сумасшедшим? И это мой окончательный приговор? Сумасшедший… Только потому, что не такой, как все? Только потому, что не жил по правилам, установленным в этом мире?

Я чувствовал, что многие наши знакомые относятся ко мне очень настороженно и неприязненно, хотя и не высказывают это вслух… Странно, что люди не придают значения своим дурным мыслям… Чем они лучше дурных поступков? Черные мысли гнездятся в глубинах человеческой души, разрушая и медленно убивая ее… Неужели человек не понимает, что разрушая душу, он тем самым губит и свое тело? Словно прожорливые крысы, его съедают неизлечимые недуги, источником которых является больная душа…

С годами я научился скрытности и лицемерию: притворялся не тем, кто я есть, и перестал упоминать о том, что было недоступно пониманию окружавших меня людей… Отец сразу же стал лучше относиться ко мне, даже разговаривал иногда, но так сдержанно, будто говорил с человеком, лежащим на одре, и боялся причинить ему лишние страдания хотя бы одним неосторожным словом. Все его речи, обращенные ко мне, были пронизаны одной мыслью, не высказанной вслух: «Бедная больная девочка… Моя несчастная малышка…». Как забавно! Разве совершенно здоровый человек может хоть чем-то напоминать неизлечимо больного?

Я часто задавал себе вопрос: могут ли люди объективно судить о том, с чем никогда не сталкивались и чего абсолютно не понимают? Имеют ли они право осуждать то, что выходит за пределы их миропонимания? Порой, прокручивая в голове одни и те же мысли, я доходил до панического состояния и думал: а вдруг мои родители и все, кто осуждал меня, правы, а неправ только я один? Вдруг я действительно болен, или сошел с ума или, того хуже, являюсь извращенцем с самого детства и отрицаю этот факт вместо того, чтобы лечиться у психиатра?

Только моя сестра, единственная из всех, всегда воспринимала мое поведение, как естественное и никогда не считала больным или ущербным. В часы прогулок и отдыха, она всегда была рядом со мною, поддерживая меня одним лишь своим присутствием. Сотни раз я шептал слова благодарности судьбе, пославшей мне этот бесценный подарок – мою сестру! Благодаря ей, я выстоял в этом жестоком мире, который ополчился против меня с самого детства… В своих детских играх мы уносились с ней в страну сказочных грез и фантазий, сильно отличавшуюся от той суровой реальности, в которой нам довелось жить.

Наше время за компьютером и телевизором было строго ограничено отцом, поэтому мы часами просиживали на ковре в зале около большого камина, играли в разные игры и беседовали обо всем на свете. Я сочинял забавные истории и пересказывал их сестре, чтобы слышать ее заливистый смех… Часто мы бродили, держась за руки, по безлюдному старому парку, расположенному рядом с домом, предоставленные сами себе, а поэтому свободные и счастливые. Весной мы пускали кораблики, осенью жгли костры из опавших листьев, зимой катались на санках с горки. И всегда были только вдвоем… Отец обожал и баловал Владу, но был слишком суров, чтобы вызвать чувства большие, чем уважение и почтительный страх. Она, как и наша мать, всегда трепетала перед ним, и это мешало ей искренне проявлять свою дочернюю любовь и привязанность…

У меня никогда не было настоящих друзей, да и жили мы в пригородном доме слишком уединенно, чтобы иметь широкий круг общения. Может быть поэтому я так остро помню те немногочисленные случаи, когда мне доводилось по-настоящему глубоко и серьезно пообщаться с людьми.

* * *