Истории-семена

Тут Персефона подошла к стражу и ласково тронула его за кончик носа, чёрная голова вздрогнула, но с готовностью приняла нежданную ласку. Подобные церберу создания, ласки-то толком и не ведали; для Сэндэлиуса редкие знаки доброты походили на ярчайшие вспышки молний – внезапные и пугающе притягивающие.

– Мой царь, – туманно произнесла госпожа, – ты не нарушишь закона. Если мальчик и его отец пали так или иначе по вине цербера, а, значит, косвенно, и по твоей вине, уж прости, что снова вывожу эту давнюю историю, но вернув их души наверх, ты лишь исправишь свой, так сказать, огрех. Дай мальчишке сорок лет, а его отцу – в два раза меньше. Это справедливое решение для царя.

Всё же помедлив, Аид коснулся диадемы, точно окончательно в чём-то убедившись, и сообщил тихим, величественным голосом:

– Что ж, так и быть тому. Но больше не смей сходить с места, стражник! Не прощу, так и знай. – Суровый тон тут же ушёл из голоса владыки, Аид обеспокоено вопросил. – И кто же постережёт проход в подземное царство, пока ты, прислужник, вернёшься обратным путём? Ведь как только я произнёс, всё случилось, пост уже пуст, а души скоро очухаются и хлынут к Стикс. Мне беспорядка не нужно.

– Пусть до моего прихода покараулит старший брат мой, Орф, – предложил с готовностью Сэндэлиус.

Двуглавый Орф, цербер не такой покладистый, как его младший брат, обитал неподалёку от поста стражника. Аид согласился, мысленно призвав на временную службу другого цербера. Тот отозвался протяжным раскатистым воем.

Сэндэлиус низко склонился в благодарном поклоне пред царственной четой, а после был отпущен восвояси. По пути к Харону, что в ожидании, наверняка, честил трёхглавого волка, на чём есть тьма, Сэндэлиус поймал себя на удивительной мысли: а ведь впредь ему скучно будет нести службу без настырного мальчугана с глазами-маслинами.

Но слово данное он сдержал.

Пожалуй, придётся Орфу простоять чуть дольше, уж больно тянуло серую голову наверх, да и близкая ночь обещала одарить мир круглой луной. Во мраке волчьи глаза довольно полыхнули пурпуром и золотом.

Игра в жизнь

Все мы мертвецы, кочующие по телесным оболочкам. Мы начинки, наполнители для мясных пирожков. А жизнь наша от рождения до смерти – отрезок, строго, скупо вымеренный свыше. И каждый миллиметр нашего существования – имитация жизни. Ведь мертвецы не способны жить, они только существуют, играют в жизнь.

Так говаривала в ненастные дни бабка Мирана, тогда её выцветшие до серой мути глаза смотрели поверх белобрысой макушки Валты, задумчиво, в никуда. Эти слова не то чтобы пугали внука, но неизменно будоражили в нём смесь неприятных чувств, к коим обязательно примешивалась армия противных мурашек. А ведь в свои полные десять лет (к тому же с половиной!) Валта прекрасно знал, что мурашки – признак слабости и трусости, и всякий раз, когда небо хмурилось, а очи старушки серели в унисон непогоде, мальчик и ждал слов Мираны и надеялся, что она наконец-то забудется: эти разы – настоящее испытание, которое он с треском проваливал. А старушка как заведённая всё трындела об одном и том же, ни дать, ни взять – старая карга, как втихомолку ворчал на неё отец. Возможно, он в чём-то прав.

Бывало, на серебровласую Мирану находило, и она устраивала особую проверку внуку. Суть состояла в том, что старуха задавала какой-нибудь с виду простой или очевидно нелепый вопрос с «подковыркой», на который, как правило, ответ знала только она одна, да ещё такой, что у Валты внутри всё обрывалось от осознания собственной глупости. Зачем ей это было нужно? – оставалось только гадать.

И сегодняшний день не стал исключением для очередного «заскока» бабки. Точнее вечер. Как и бабушка, внучок обожал встречать и провожать закаты – наверное, единственная ниточка, сближавшая без слов юного отпрыска и доживавшую на завалинке свой век старуху. Закат выдался краше некуда: чистое небо и мягкие, переходившие друг в друга пласты палитры. Почти нежное перетекание голубой стали в блёкло-голубой, в серовато-белый, в золотистый, ванильный, коричный, охряный. А на самой линии горизонта чернильная гладь.

– Сколько оттенков у чёрного цвета? Как думаешь?

Вот оно, началось! Вопрос родился в уютной, потрескивавшей симфонией смычкового оркестра цикад тишине. Мальчик задумался, крепко, с опаской озираясь на старческую мудрость. Хоть разок так хочется превзойти чужой век, когда сам только начинаешь делать неуверенные шаги к собственной будущей погибели. Не посрамиться – вот что кружило листопад мыслей в голове ребёнка.

– Так сколько?

Прищур, от которого суховатый пергамент лица женщины покрылся множеством глубоких и тонких морщин, сделал взгляд Мираны одновременно необычайно загадочным и лукавым – будто та знала абсолют жизни на зубок. А ещё он помолодел до одного возраста с Валтой.

– Ну-у…наверное…, – промямлил внук, оттягивая время и проклиная каверзу допроса, – десять. Или меньше, или больше.

Её непроницаемо-многозначительный взгляд ввёл его в окончательный ступор. Валта тяжко вздохнул.

– Не знаю, – честно сдался он.