Истории-семена

Ну вот, подумал Валта, снова-здорово, опять знакомая шарманка. И тут его сотрясло: но ведь сегодня не пасмурно, так отчего в голову бабки Мираны червяком просочилась угрюмая мысль?

– Но мы не мертвы, – жалобно отверг её истину его слабый голосок.

– Разве? Доказательств жизни нет, Валта, – по щекам мальчика пощёчинами прошёлся сухой шелест её безжалостности. – А вот смерти – хоть отбавляй.

Внук беспомощно окунулся внутрь, но уныло сознался себе: старая карга вновь права, ни единой зацепки в опровержение её слов у него нет.

А она вновь включила внутри провидицу и чтеца людских страхов, обдав сверху юным озорным взглядом.

– Но с другой стороны, только мёртвые знают цену жизни и ею играют на полную катушку, бесшабашно, без оглядок назад. Идём в дом, Валта, на улице чернеет.

Наверное, она оговорилась и вместо «чернеет» имела в виду «темнеет». Но из окна, стоя в центре залитой искусственным солнцем комнате, Валте превосходно виделось, как узкая, едва проступавшая линия горизонта набухла и впрыснула в мир тьму, очернив воздух улицы.

И впервые в своей коротенькой жизни он согласился со словами женщины, юной незнакомки, смутно познавая и принимая в сердце правила игры.

Превыше всего

Когда он появился на свет, ещё не было изобретено время, землю не топтали ноги людей, которые придумали бы летоисчисление. Равнина, зачавшая его и породившая в одно, безусловно, прекраснейшее утро, ласковой и заботливой матерью взрастила его и дала имя, которое приросло к его сердцевине, как корни к земле их питавшей.

Поначалу делоникс рос тонким и робким деревцем, но спустя столетие его ствол уплотнился, а с крепкой корой набралась и уверенность, что никто ему не угроза, ведь он по-прежнему пребывал под защитой матери-равнины, для коей оставался младенцем.

Когда минуло ещё столетие, а за ним другое, делоникс окончательно окреп и возмужал, ему страстно желалось – показать матери-равнине всю мощь своего естества, и тогда он впервые зацвёл. Его соцветия горели алым пламенем, покрывая длинные ветвистые длани. С той поры в равнине краше его не произрастало древа, а цветы его спорили с иными в яркости и пышности.

Воздушным листопадом пронеслись столетия, коим счёт не вёлся – люди уже бродили по земле, всё дальше заселяя её девственные уголки, но разум их ещё блуждал во мраке сна. Но что-то уже менялось вокруг: первым переродился ветер, перестроив направление, затем задрожали камни, которые держали землю, последней вспучилась и поднялась стеной вода. Мать-равнина слышала близившуюся гибель и в последнем порыве, устремила любовь свою к отроку, который, как и она, был обречён. Задрожала земля, и трещины изуродовали некогда зелёное тело равнины, но матерь ещё держалась, на последнем вздохе, она удерживала молодые корни сына, противясь приговору свыше.

В равнину пришла вода, безразличная к жизни – холодная и бесстрастная смерть. Она погребла мать-равнину целиком, но маленькому чуду всё ж нашлось место среди бескрайних водных гладей. На исторгнутых с глубин камнях высоко стояло древо с огненными цветами – назло всему делоникс жил в последнем благословении павшей родительницы. И пронзительно-пламенным рубином, пурпурным маяком простоял он много веков, пока воде не наскучило киснуть и стоять на месте, и в один прекрасный день её воды устремились назад, высвободив на свет мёртвое тело равнины. Когда вода полностью ушла и болотистая почва просохла, оказалось, что посреди пустыни на громадном утёсе высилось дерево, а корни его прежде нежные и гибкие, окаменели и приросли к камню.

Время текло, уподобившись быстрокрылым водам рек и океанов. Былая равнина менялась, жизнь гуляла по её просторам, делая остановки и уходя восвояси. Земля под движением времени поднимала камни и почву, доходя сиротливому делониксу до середины ствола, а затем опадала ещё ниже. Однажды, в пору, когда люди уже осознали время и дали начало его отсчёту, в равнину пришла юная пара: юноша и девушка – на пороге взросления. Их взору предстал могучий делоникс, несокрушимый, возвышавшийся высоко над землёю. Часть боковых корней его крепко цеплялась за скальные камни, посередине щербиной зияла пропасть, в которую спускалась прочая часть корневища. И так пронзительно цвело неведомое людям древо, так стойко зиждилось оно на дырявом каменном утёсе, что покорило юные сердца, отныне став их священным тотемом. Равнинные земли, колыбель огненного дерева, облеклись сакральным покровом и внушали священный трепет и молчаливое уважение отныне всякому, кто ступал в их пределы.

Но как быстротечно время, чьё дыхание песчинками просачивается меж пальцев, так и память людская тускнела и слабела. Казалось, один делоникс не ведал отдававшего прахом дыхания лет, гордо неся дозор бессчетных жизней.

Утёс – его обветшалый пьедестал – наполовину ушёл в землю, но не достаточно низко, корни всё также свешивались над камнями и песками равнины.