Истории, связанные одной жизнью

Так получилось, что на нашей барже оказался и госпиталь, в котором работал Соломон Владимирович Фиранер, и мы с его сыном, моим другом Сеней, проделали это путешествие вместе. Сеня был очень важным, в офицерской шинели, которую он не снимал при любой погоде, но которая уже не соответствовала его статусу – ну, прямо как Грушницкий у Лермонтова. Дело в том, что один месяц, сентябрь 1941, Сеня проучился в Ростовской артиллерийской спецшколе и, признаться, я тогда ему очень завидовал – ведь нам было только по пятнадцать лет. Но когда надо было покидать Ростов, родители забрали Сеню из спецшколы, ну а шинель осталась.

Тут же на барже, практически на глазах у “путешественников”, завершалась романтическая фаза любви Нины – старшей сестры Сени: вместе с ней отправлялся в эвакуацию и ее жених – Игорь Миронов; почему он не был взят в армию, я не помню. Несмотря на утомительность этой поездки и далеко не радужное настроение, мы не могли не любоваться родными зелеными берегами Дона, на редких остановках иногда удавалось купить фрукты, виноград. Помню, где-то в районе Цимлянской мы с Сеней, выскочив на берег, решили попробовать свежее донское вино, которое в это время и в этих местах повсеместно изготовлялось, и нам это удалось. Едва не опоздав к отплытию, мы появились перед нашими родителями навеселе, причем, изрядном.

В Калаче нас выгрузили на берег, и через несколько дней на железнодорожную станцию стали подавать составы. В один состав грузилось несколько госпиталей, назначенных в одно направление. Составы формировались из товарных вагонов, оборудованных под “теплушки”. В центре вагона стояла железная печь, а торцевые передние и задние части вагона имели по две полки, размещенные одна над другой, такие, что человек мог лечь на эту полку “с ногами”, а число человек на одну полку, мне кажется, доходило до шести или даже до восьми.

На полках размещались семьями или группами, думаю, что не случайными. Медперсонал был в основном молодежный, даже возраст врачей, как правило, не превышал сорока лет. Самым старшим и очень уважаемым был шестидесятилетний хирург – армянин Абрам Семенович Балабанов. Возрастной состав определял и общее приподнятое настроение людей. Причем, такой настрой был независим от того, двигались ли мы от фронта или на фронт (что произошло через несколько месяцев). Само собой разумеется, что без любви дело не обходилось.

Итак, где-то в начале ноября наш эшелон взял курс на восток. Точное место дислокации нам не говорили, но все знали, что мы едем в Среднюю Азию. Ехали мы долго – что-то около месяца. Днем мы, как правило, пропускали воинские эшелоны, едущие на фронт, а по ночам двигались от станции к станции, где нас загоняли на какие-нибудь “-дцатые” пути, и ни один человек не знал, когда мы тронемся дальше. Конечно, все станционные магазины были пусты, максимум – это кипяток, но почти на всем пути сорок первого года мы сталкивались с необъяснимым парадоксом, особенно с позиции настоящего времени: если на полках в магазинах что-либо лежало, то это были консервы из крабов “снатка”, их почему-то никто не покупал. Но наш госпиталь имел далеко не плохие запасы продуктов, вывезенные из ростовского санатория, а повар, Петя, был великолепным мастером, и мы почти регулярно имели горячую и вкусную еду.

Первый крупный населенный пункт на нашем пути был Саратов; проехали мост через Волгу и очень скоро оказались в Азии. И покатили дальше. Железные дороги в 41-м году были забиты неимоверным количеством паровозов – на каждой узловой станции их находилось десятки, а может быть, и больше единиц, сцепленным друг с другом. Это были и скоростные ИС (Иосиф Сталин), и тягачи тяжелых составов ФД (Феликс Дзержинский), и Су, и другие, в том числе, древние паровозики, названия которых я забыл. Ощущение общего неблагополучия страны усиливалось этой картиной запустения. А бесчисленные и бесконечные составы с оборудованием вывозимых заводов с западных районов страны.

Но при всем при этом железная дорога жила и, наверно, неплохо функционировала, потому что решала и решила фантастическую задачу перегруппировки всей страны в условиях проигрываемой войны. И то, что мы, простояв на какой-нибудь станции или полустанке сутки-двое, в конце концов, опять трогались в путь, было тому подтверждением. Я здесь, видимо, увлекся общими картинами и оценками, но скажу честно: железная дорога 41-42-43-х годов стоит перед моими глазами и поныне.