Истории, связанные одной жизнью

Директор завода, Козырев, выдвиженец из рабочих, активный участник и руководитель некоторых сталинских строек, вызывал у меня какую-то симпатию, хотя по работе я соприкасался с ним очень мало. И не зря: Владимир Николаевич принял меня сразу же, все понял и сказал, что мне действительно надо ехать в Москву незамедлительно. Но, к моему удивлению, он не разрешил отпуск, а. приказал выписать командировку прямо в наше Министерство. Это было хорошее начало.

Ночь в поезде Ростов-Москва я провел за составлением заявления. Жаль, что я не сохранил ни копию, ни черновик этого документа. Не трудно, однако, представить, что я в нем писал, но, пожалуй, важнее, как я это комментировал. А комментировал я всю мою историю с позиции человека, которому нечего терять. При этом широко, но там, где это нужно, использовал такие полузапрещенные в Советском Союзе слова, как еврей и антисемитизм. Рано утром я был уже у Сусанны, где застал, Толю, мужа Фани, приехавшего в Москву тоже добиваться правды – его, опытного врача-хирурга, не приняли в ординатуру Ростовского мединститута.

А дальше начались “хождения по мукам”. В Министерстве судостроительной промышленности, как и в любом другом министерстве, был отдел подготовки кадров, в состав которого входила группа подготовки специалистов высшей квалификации. С руководителя этой группы, человека весьма благообразной наружности, я и начал свою деятельность правдоискателя. Первоначально он был внимателен и любезен. Мне даже показалось, что мне ни к кому больше не придется обращаться. Но это только показалось. На второй день тон моего собеседника резко изменился. Начали звучать такие, например, фразы: “А чем вы лучше других”, “Вы это все придумываете”, “Мне так не кажется” и т. п. И, самое главное, он наотрез отказался что-либо предпринять для того, чтобы мой вопрос вынести на обсуждение еще не состоявшегося заседания министерской приемной комиссии. Кстати, где-то в коридорах министерства я издали видел заведующую аспирантурой Галибину с группой ребят. Но подходить к ним мне не захотелось. Все шло к тому, что я должен буду вернуться домой без всякого результата.

Однако сдаваться мне не хотелось. Я выяснил, что председателем приемной комиссии является заместитель министра Лариошин (долгие годы я помнил его имя и отчество). Но как к нему попасть? По регламенту меня мог бы направить к нему кто-нибудь из нижестоящих начальников, и то только после предварительного согласования. Но где взять этого начальника, если мой клерк категорически отказывает мне в любой помощи? И я решил идти напролом. Я захожу в приемную замминистра и обращаюсь к секретарю, симпатичной молодой женщине, с вопросом, как мне попасть на прием к Лариошину по личному вопросу. Она посмотрела на меня, и, мне показалось, достаточно доброжелательно и спросила, в чем суть вопроса. Я коротко рассказал и даже показал свою “петицию”, которую она быстро прочла и опять посмотрела на меня. “Ну, что ж, я вам ничего не обещаю, но я попробую. Приходите завтра прямо к 10, а эту бумагу оставьте”. (Потом Нонна мне сказала, что я, как всегда, воспользовался своим, якобы неизменно положительным, воздействием на женщин.)

Моя аудиенция у Лариошина длилась недолго, он задал несколько вопросов, а потом сказал: “Я не знаю, как мы решим ваше дело, но вам, в любом случае, здесь больше делать нечего”. Не знаю почему, но у меня появилось ощущение, что я все же чего-то добился. Теперь оставалось только ждать и надеяться, надеяться и ждать. Кстати, у Толи в Москве ничего не получилось.

На вопросы родных и друзей я отвечал, что мне кажется, что дело немного сдвинулось, но окончательный результат предсказать невозможно. Прошло недели две, мне кажется, не больше, и я получаю из Москвы долгожданное письмо. Вот как примерно звучал заключительный аккорд в этой замечательной симфонии, написанной композитором Лариошиным: “Комиссия постановила: Зачислить старшего инженера ОКБ завода п/я 114 Штеренберга Юрия Овсеевича в аспирантуру НИИ-49 без отрыва от производства с 1-го января 1955”. Случались у меня радости и успехи раньше, будут и в будущем, но то, что я испытал, получив это письмо, не может быть сравнимо ни с чем. Это, конечно, был самый большой успех, тем более что он был спланирован и реализован при очень неблагоприятных обстоятельствах.