Истории замка Айюэбао

Речь равнинных жителей напоминала чириканье птиц, и понимал он их с большим трудом. Баоцэ мечтал однажды ночью превратиться в птичку, чтобы беззаботно летать и порхать. Он время от времени тихонько упражнялся в здешней птичьей речи, пытаясь ей подражать. Он узнал, что отсюда до побережья всего несколько десятков ли. С детства он слышал о море, но и не думал, что оно так близко. Он решил, что эта чудная птичья речь, по всей вероятности, изобретена у моря, интонации в речи равнинных жителей изменились под влиянием шума морского бриза и криков морских птиц, так же как у горных жителей в окружении камней и скал голос становился сиплым и утробным. Жители гор говорят так, будто бросают об землю камни, те разбиваются и летят в пропасть. С жителями равнины он общался в основном тогда, когда просил милостыню. Он кричал:

— Добрый дядюшка, добрая тётушка, — и это звучало так жалобно, что у людей сердце разрывалось. Не в силах ему отказать, местные обязательно что-нибудь ему подавали — кто пустую пампушку, кто простую пшеничную лепёшку, а однажды кто-то даже угостил солёной рыбёшкой. Раньше Баоцэ не доводилось есть ничего подобного, и он проглотил угощение, даже не успев прожевать, и потом целый день пил холодную воду. В ту же ночь, после того как он отведал солёной рыбы, в его жизни произошёл внезапный поворот. Потом он всю жизнь благодарил судьбу за этот день.

Изнывая от жажды, он судорожно искал, где можно попить. Уже начинало смеркаться, он ускорил шаг и увидел впереди очертания деревни, но поначалу колебался, идти к ней или обойти её стороной. Когда до деревни оставалась половина ли, он остановился. Затем он увидел маленькую хижину, стоявшую в некотором отдалении от остальной деревни, и ноги сами понесли его туда. В оконце горел свет, он заглянул через окно внутрь и увидел старушку. Она сидела на кане, скрестив ноги, и что-то говорила, оборотившись к масляному светильнику. Баоцэ ничего не было слышно. Он обогнул хижину и зашёл с другой стороны. Там был небольшой сад, в котором возвышался стог сена и тянулись грядки со всходами, а также стояла кадушка с водой. Мальчик тихонько пробрался в сад и устремился прямиком к кадушке. В ней было чуть-чуть воды. Взявшись за кадку обеими руками, он напился воды, затем вытер губы, взглянул на свет, пробивавшийся из хижины, и уселся возле стога. Его одолевала дремота. Не в силах ей сопротивляться, он юркнул в стог.

Едва он погрузился в сон, как его разбудило чьё-то прикосновение. Он вздрогнул и сел. Перед ним стояла седовласая старушка.

— Бабушка! Бабушка… Я нечаянно уснул…

Старушка, подрагивая, ощупала его с головы до ног. Мальчик внимательно наблюдал за ней в ярком лунном свете, и к его горлу подкатил комок. Она напомнила ему вырастившую его бабушку. Руки старушки меж тем застыли на его висках. Там едва затянулись раны.

— Сяосян, ты ли это, дитя моё? Ты вернулся домой? — её руки задрожали, она обняла его голову и прижала к груди, раскачиваясь из стороны в сторону, и вдруг резко оттолкнула. Только теперь он понял, что старушка слепая. Сердце его заколотилось, и он не знал, что отвечать.

— Это ты, мой Сяосян? — снова спросила она.

Баоцэ, закусив обе губы, опустил голову, словно погрузившись в далёкие воспоминания. Старушка продолжала раскачиваться. Наконец он вскинул голову и громко ответил:

— Да, это я!

Отныне он стал сыном старушки, который потерялся в возрасте одного года и теперь вернулся. Старушка взволнованно плакала и причитала:

— Ты в тот день играл возле стога, с неба на тебя поглядывали соколы, неспокойно мне стало на душе! Вышла я за дровами, глядь — а тебя и нет! Боже мой, я думала, сокол тебя унёс, целыми днями я плакала, так что от слёз совсем ослепла… Расскажи маме, дитятко моё, где ты был все эти годы, драгоценный мой сыночек!

Баоцэ принялся рассказывать:

— Меня и впрямь унёс сокол. Схватил меня клювом и взлетел; летели мы, летели, под нами проплывали бесконечные горы, но затем он обессилел и бросил меня где-то в диких, безлюдных местах… Я заблудился, пошёл не туда, всё время двигался на север и на восток, так и не смог отыскать дорогу домой и стал бродягой.

— Дитя моё, сколько тебе вытерпеть пришлось! А я день и ночь ждала тебя, подсчитывала, сколько бы тебе исполнилось, если бы ты был ещё жив, и мне снилось, как ты возвращаешься домой. Среди ночи я хваталась за твою маленькую ножку: Сяосян, Сяосян! А просыпалась — нет тебя… Дорогое моё дитя, наконец-то ты вернулся к маме. А я могу только свет от тени отличить и даже не вижу, как ты вырос, как выглядишь теперь, но шрам у тебя на виске никуда не делся, он у тебя ещё с тех пор, как ты в годик ударился виском! Моё драгоценное дитя!

Из её причитаний Баоцэ понял, что от горя и долгого ожидания она повредилась рассудком. Он подумал, прислушался к себе и решил: буду старушкиным сыном, хотя бы попытаюсь, а там посмотрим.