История античного театра

Во времена Цицерона его пьесы признавались классическими, и их охотно смотрели, в них играл знаменитый трагический актер Эзоп. Пьесы Акция ставились и после его смерти. Древние очень ценили этого трагика за патетичность изображения, за силу и огонь его языка, за большой ораторский талант. Это должно было особенно правиться современникам эпохи Гракхов, когда судебное и политическое красноречие достигло высокого развития.

В своих описаниях Акций стремился не к тому, чтобы в точности воспроизвести детали событий, как это делал Пакувий, а к тому, чтобы поразить воображение. По-видимому, ему удавалось возбуждать чувство страха в зрителях. Его трагедия «Атрей», по словам Цицерона, была полна ужасов.

До нас дошло от нее несколько свирепых восклицаний, в которых выражается братоубийственная вражда сыновей Пелопса. Два больших отрывка из претексты «Брут» приводит Цицерон в трактате «О гадании». Перед своим падением Тарквиний видит сон. Ему снится, будто, когда он лег спать, пастух гонит на него стадо прекрасных овец. Царь выбирает из стада двух барашков и начинает резать одного из них. Но второй барашек бодает его и валит с ног. И вдруг, лежа на земле, царь видит, что огненный шар солнца, покатившись направо, пошел по новому пути. Сохранилось и толкование сна гадателем. Царь должен смотреть, как бы тот, кого он считал тупым, как скот, не оказался мудрым и не лишил его царства. А то, что солнце направилось по новому пути, — это предвещает в самом скором времени перемену. Кроме трагедий Акций писал еще сочинения по истории римской поэзии, особенно драмы. Сочинения эти до нас не дошли.

И у Акция и вообще во всей римской трагедии применение хора было еще более ограничено по сравнению с греческой трагедией эпохи эллинизма.

В римских трагедиях почти исключительно встречались только монодии или попеременное пение актеров. Актеры вначале играли без маски, которая появляется в более позднее время, — как полагают, только при комедийном актере Росции, друге Цицерона.

Римская трагедия во многом зависела от греческой. Однако римские трагики, быть может, сами того не сознавая, сохраняют нравы и дух своего отечества. В их произведениях можно найти отпечаток патрицианской важности и суровости. Агамемнон Энния в трагедии «Ифигения в Авлиде», скорее, похож на Агамемнона Расина, чем на Агамемнона Еврипида. Это прежде всего царь, а не человек. Его царственное достоинство не позволяет ему плакать; народ в этом отношении имеет преимущество: ему плакать дозволено.

Стиль римских трагиков более прозаичен, чем греческих. Образы, красочные сравнения, выразительные эпитеты — все это выходит у римских трагиков более сухим и тяжеловесным.

УПАДОК РИМСКОЙ ТРАГЕДИИ ПОСЛЕ АКЦИЯ

С Акцией кончается история римской трагедии. Трагедия, лишенная почти всякой опоры в национальной истории и часто по своему идейному содержанию весьма сложная для малообразованных римлян, не пользовалась успехом в широких слоях римского народа, представляя интерес лишь для более образованных и культурных кругов римского общества. Поэтому почти сразу же после смерти Акция она, в сущности, оказывается оставленным жанром.

Объяснить это можно тем, что в течение почти полутора веков своего существования в Риме трагедия сохраняла старую традиционную форму, основываясь на образах, взятых из греческой мифологии. А ведь и в самой Греции начиная с последней четверти V в. до п. э. старые мифологические представления переживали серьезный кризис.

Мифология переставала быть средством образного истолкования природы и общественных отношений. Тем более это должно быть отнесено к Риму II и I вв. до н. э. Греческая — хотя бы и романизованная — мифология была для римских трагиков только арсеналом, из которого они брали тот или иной художественный образ.

Вот почему, надо думать, некоторые образы римской трагедии оказывались несколько холодными и риторичными. К тому же в ряде случаев в полной мере понять и оценить их могли только люди, хорошо знакомые с греческой литературой и разного рода мифологическими тонкостями. Возможно и то, что часть наиболее известных сюжетов из-за постоянных повторений просто приелась зрителям.

Происходило то же самое, что и в Греции IV в. до н. э. Оживления трагедии можно было бы ожидать от претексты, бравшей сюжеты из событий римской истории. Но, как показывают биографии римских трагиков, они лишь немного занимались претекстой, и последняя попадала на подмостки театра почти исключительно как патриотическая пьеса во время триумфальных или погребальных игр. Очевидно, римские драматурги испытывали сильное влияние литературной и театральной традиции, заставлявшее их обращаться к трагедии с мифологическим сюжетом, где были проторенные пути.