История античного театра

Софокл удивительно искусно построил фабулу пьесы. С каждой последующей сценой трагическое напряжение нарастает все больше и больше. На пути следствия встречаются эпизоды, которые на первый взгляд как будто препятствуют «узнаванию» либо отдаляют его, но которые на самом деле неизбежно ведут к нему, пока из перекрестного допроса коринфского гонца и фиванского пастуха Эдипу не открывается его ужасный грех. Самое «узнавание» весьма выразительно с чисто сценической стороны, так как требует для своего осуществления двух лиц. Коринфянин не знает происхождения Эдипа; ему известно только, что Эдип приемный сын Полиба и Меропы. С другой стороны, фиванский пастух, отнесший младенца на Киферон, знает, что Эдип — сын Лая и Иокасты, но ничего не знает о том, что Эдип был усыновлен коринфским царем. Только из сопоставления показаний того и другого выясняется истина.

Несколько раньше, чем для Эдипа, эта истина открывается для Иокасты. Раскрытие ее невольной вины поэт изображает с таким же потрясающим трагизмом, как и раскрытие невольного греха Эдипа. Узнавание для Иокасты наступает еще до прихода фиванского пастуха. Когда опрашиваемый Эдипом коринфский гонец отвечает, что он принял младенца с проколотыми ножками на Кифероне и передал его человек, называвший себя пастухом Лая, для нее все становится ясным: Эдип — ее сын, и он же ее муж. С сознанием этого жить невозможно. Но если она должна умереть, пусть живет хотя бы Эдип. Отсюда ее просьба к Эдипу прекратить дальнейшие расспросы и ее реплики, бросаемые, очевидно, в сторону:

Довольно, что страдаю я (ст. 1034).

Хоровые партии «Эдипа-царя» Софокла, изящные по своей словесной форме и написанные разнообразными лирическими размерами, пронизаны глубокой верой в богов и надеждой на их помощь гибнущему городу. В стасиме втором выражена вера в нетленные вечные законы, которые в небесной выси взошли из лона Правды. Здесь же содержится и мольба к Зевсу, навеянная непочтительным отзывом Иокасты о Фебовых пророчествах, — обратить свой взор на дерзких смертных, переставших верить в пророчество Феба.

Кажется, что в этих словах выражена и личная преданность поэта аполлоновскому культу. Лирические партии дают в то же время яркие картины, рисующие жизнь гибнущего от чумы города, и картины, возникающие в воображении хора в связи с развивающимися событиями.

Вот, например, вторая пара строф (строфа 2 и антистрофа 2), где говорится о страданиях города:

Горе! Меры нет напастям!
Наш народ истерзан мором,
А оружье для защиты
Мысль не в силах обрести.
Не взрастают плоды нашей матери Геи.
И не в силах родильницы вытерпеть мук.
Посмотри на людей, — как один за за другим
Быстрокрылыми птицами мчатся они
Огненосного мора быстрей
На прибрежья закатного бога...[103]
Жертв по граду не исчислить,
Несхороненные трупы,
Смерти смрад распространяя,
Неоплаканы лежат.
Жены меж тем с матерями седыми
Молят, припав к алтарям и стеная,
Об избавленье от тягостных бед.
Смешаны вопли с пеанами светлыми.
О златая дочь Зевса[104]

, явисьЯсноликой защитой молящим![105]

В первом стасиме хор поет о тайном убийце, который рыщет в глухом лесу и скрывается подобно бесприютному зверю в пещерах угрюмых гор. Его гонит среди зарева молний Аполлон, за ним мчится вслед рой неизбежных Эриний (стр. 463 и следующие).

В четвертом стасиме, когда тайна Эдипа уже раскрыта, хор высказывает мысли о ничтожности и скоротечности человеческого величия и счастья. Эдип стяжал у людей венец счастья, а где теперь чернее мрак погибели, глубже грех и сильней насмешка рока?

В древности трагедия Софокла «Эдип-царь» пользовалась громадной популярностью и считалась образцом трагедии вообще. Такая оценка является совершенно естественной с точки зрения эстетических воззрений античной Греции.

Прежде всего в этой трагедии ярко показана власть рока над человеческой жизнью. Прихоть Рока губит Эдипа, который лично ни в чем не повинен.