История античной философии

Роль Филолая в истории древнегреческой философии своеобразна. С одной стороны, он явился единственным источником знаний о философских взглядах Пифагора, из которого последующие мыслители брали эти сведения. Самый яркий пример такого получения информации об учении Пифагора – тот же Платон. Но, с другой стороны, Филолай не был ни непосредственным учеником Пифагора, ни учеником непосредственного ученика Пифагора. Он был учеником людей, которые называли себя учениками Пифагора, но на самом деле таковыми учениками в строгом смысле слова не были. Под учениками в строгом смысле надо понимать тех учеников, которые были в школе Пифагора в качестве именно «учащихся». Тех, кто находился на подготовительной стадии обучения и которых называли «слушателями» – «акусматиками»[29], – учениками в строгом смысле этого слова не были. Поэтому Филолай излагал, в сущности, не учение Пифагора, а то учение, которое, хотя и приписывалось Пифагору, но в действительности ему не принадлежало, или, точнее, принадлежало лишь в небольшой степени. Дело в том, что по изгнании Пифагора и его последователей из Кротона там же, в Кротоне, была организована школа, которая её организатором Гиппазом представлялась публике как непосредственная преемница той, прежней школы, организованной самим Пифагором. В этой школе и учился Филолай. Сам Гиппаз называл себя учеником Пифагора, но он был лишь «акусматиком» («слушателем»), так что истинных пифагорейских знаний он получить не мог, ибо эти знания преподавались лишь «эзотерикам», «учащимся». К этому следует добавить, что поставщиком теоретических соображений, распространившихся среди деятелей этой новой школы в Кротоне, был, между прочим, и Телавг – родной сын Пифагора. Но и он не был действительным учеником своего отца по причине своего слишком юного возраста во время прекращения деятельности прежней, настоящей школы. Написанное им позже сочинение было, в основном, изложением математической стороны учения Пифагора, и оно воспринималось Филолаем как полное выражение учения самого Пифагора, хотя на самом деле это сочинение Телавга лишь частично и односторонне выражало взгляды Пифагора. Вот эта комбинация взглядов Гиппаза и Телавга и стала через Филолая восприниматься впоследствии как истинное учение Пифагора, хотя в действительности это были разные системы взглядов. Эта разница впоследствии стала выражаться в истории философии как разница между учением Пифагора и учением пифагорейцев.

Итак, Филолай учился в школе, где циркулировали новые понятия, выдававшиеся за прежние. В этой школе, между прочим, преподавались начала зороастризма (как они попали туда, это отдельный вопрос), которые для Пифагора не имели почти никакого значения, ибо он ориентировался прежде всего на египетскую религиозно-философскую систему и, отчасти, на вавилонскую. Так, например, Гиппаз придавал исключительную роль огню в возникновении вселенной, признавал его единственным мирообразовательным началом, мировою душою и божеством. Эти понятия потом оказались у Филолая и, кстати, у Гераклита. Но главное в другом – в школе Гиппаза и у Телавга культивировалось неверное толкование т.н. «символики чисел» Пифагора, которое впоследствии через Филолая распространилось как истинное учение самого Пифагора, хотя на самом деле это было учение именно т.н. пифагорейцев, а не Пифагора. Причина этого искажения в том, что эта символика излагалась в отрыве от религиозно-нравственного содержания учения Пифагора, реалии которого это символическое употребления чисел и обозначало. В результате чего возникло такое, ставшее впоследствии типичным, изложение философского содержания учения пифагорейцев (но не самого Пифагора), которое по своему смыслу представляло собой или темноту для разума или даже просто вздор.

Основная мысль такого ставшего традиционным изложения сущности учения пифагорейцев состояла в утверждении, что числа в буквальном смысле являются онтологическим началом сущности всех вещей в предметно-чувственном мире. Число как «архи». При попытке понять это утверждение буквально мысль останавливается в недоумении. Аристотель это недоумение выразил сначала просто иронически: пифагорейцы считают, что числами можно выразить не только отношения между вещами и отношения между вещами и их свойствами и состояниями (что понятно), но и объяснить происхождение самих вещей из чисел (что понятным быть не может). (Метафизика. Кн. 1. Гл. 5: 986 а). В другом месте той же Метафизики Аристотель уже без иронии, а прямо констатирует бессмыслицу объяснения пифагорейцами происхождения материальных вещей из нематериальных чисел: когда пифагорейцы «из чисел делают природные тела, из не имеющего тяжести и легкости – имеющее тяжесть и легкость, то кажется, что они говорят о другом небе и о других телах, а не о чувственно воспринимаемых» (Кн. 14. Гл. 3: 1090 а). Как же могло произойти это недоразумение?