История античной литературы

Многочисленные элементы устного фольклорного стиля органически входят в эпическое повествование, свидетельствуя о непрерывности и стойкости устного эпического творчества от середины второго тысячелетия и кончая временем создания поэм. Но в целом гомеровские поэмы имеют свой собственный стиль эпического рассказа, где приемы и отдельные элементы художественной манеры аэдов прочно усвоены и сознательно переработаны в соответствии с теми этическими и социальными задачами, которые ставились перед эпосом в современном ему обществе. Монументальная торжественность эпического стиля отвечала представлениям об эпосе как об «откровении бога». В традиционных проэмиях (зачинах поэм) неизменно подчеркивалось, что повествование о героических деяниях прошлого навсегда сохранено Музой, дочерью Зевса и Мнемозины (богини памяти), и ею вложено в уста поэта. Проэмий воспринимался слушателями как незыблемая гарантия истины рассказа, как божественная санкция авторитета рапсода.

Эпическую художественную манеру с ее особыми поэтическими средствами вполне можно назвать жизненно правдивой, так как, несмотря на всю ее историческую ограниченность, она позволяла охватить и изобразить всю многогранную действительность, прославить активную человеческую деятельность и развернуть многочисленную серию живых, запоминающихся человеческих образов.

ОБРАЗЫ БОГОВ И ЛЮДЕЙ В ПОЭМАХ

В фольклорной героической песне обычно действует незначительное количество персонажей, охарактеризованных крайне поверхностно. Иначе обстоит дело в эпических поэмах, которые изобилуют действующими лицами, разделенными на две различных категории — боги и герои. Герои живут на земле, плавают по морям, к ним с вершины Олимпа спускаются боги. Последние уже полностью очеловечены и наделены человеческими добродетелями и пороками, но в иных, сверхчеловеческих масштабах. Существует предположение, что в образах богов, в описании их жилищ и нравов отразились воспоминания о древних микенских правителях. В отличие от людей боги бессмертны и сверхмощны. Они диктуют людям свою волю, которая обнаруживается в снах, полетах птиц, знамениях при жертвоприношениях и т. д. Власть судьбы обычно параллельна власти богов или же совпадает с нею, однако бывают случаи, когда боги бессильны перед судьбой. Так, в проэмии к «Илиаде» сказано, что все события произошли по воле Зевса, но в рассказе о жребиях, которые взвешивает Зевс, или в истории гибели сына Зевса Сарпедона, происходящей вопреки воле огорченного Зевса, отражены древние представления о непреодолимой власти судьбы. Эпический певец, так же как и его слушатели, верит в то, что боги активно вторгаются в человеческую жизнь, пробуждая волю людей, придавая им силу и предвещая успех или, наоборот, неудачу. В изображении божественного вмешательства отражено представление тех времен о жизни; поэтому все вторжения богов в человеческую жизнь проходят в границах допустимого для людей. Так, при всей своей ненависти боги не испепеляют небесным огнем Трою и не воскрешают мертвых. Для древнего аэда все происходящее на земле является следствием божественного вмешательства, однако у эпического поэта появляется тенденция понять события «под человеческим углом зрения» и найти для них иное объяснение. Примером подобного двойного зрения может служить все то, что происходит после поединка Менелая и Париса, закончившегося поражением последнего. Внезапно перед выстроенными рядами воинов проносится пылающий метеор. После этого к троянцу Пандару подходит другой троянец, по имени Лаодок, и убеждает его убить Менелая. Пандар сгоряча следует совету, но его стрела лишь легко ранит Менелая. Однако выстрел Пандара нарушает обоюдно принятые клятвы, мир окончен, вновь начинается война, и за клятвопреступление Троя понесет жестокое наказание, ее судьба, таким образом, решена.

Все описанное происходит на земле и кажется вполне правдоподобным, но поэт знает иной ход событий. После поединка собравшиеся на совет боги принимают решение погубить Трою, но им нужно, чтобы троянцы нарушили договор. Поэтому Афина летит на землю, а люди воспринимают ее полет как падение метеора. Она принимает образ Лаодока, и все происходит по заранее намеченной богами программе. Таким образом, поэт уже умеет быть верным исторической правде описываемых событий, но, сохраняя представление об обязательном божественном вмешательстве, вносит в описание элементы, в которых раскрывается единство его замысла, его творческое отношение к древнему преданию. В преступлении Париса было заложено объяснение и оправдание войны для всего троянского цикла мифов; выстрел же Пандара был объяснением и оправданием войны, начавшейся в «Илиаде», предрешившим ее исход для Трои, т. е. служил обоснованием «Илиады» как отдельного и законченного произведения.