История античной литературы

«Глашатай» и «воин», Архилох выступает как наставник и руководитель своих сограждан. Стихотворения его дидактичны. Хотя в них изображены личные чувства и переживания поэта, они, подобно поведению, вызванному этими чувствами, должны стать общепризнанными и нормативными. В той же храмовой легенде рассказывается, что Архилох стал по-новому исполнять старые песни и ввел на Паросе новый культ бога Диониса. Сограждане поэта враждебно отнеслись к этим нововведениям и выступили против поэта, за что были жестоко наказаны Дионисом. По совету Аполлона они раскаялись в своем поведении и воздали славу Архилоху.

Новое понимание человека, подвластного времени и изменяющегося в нем, характерно для творчества Архилоха. Если Одиссей остается неизменным во всех своих несчастьях, то Архилох уже знает, что невзгоды терзают и подавляют людей. Сомнение в прочности и незыблемости всего существующего заставляет Архилоха оспаривать старое гомеровское понимание чести. Вкладывая в эту полемику весь пафос человека, осознавшего себя личностью, Архилох с иронией и юмором рассказывает о том, как, спасаясь от смерти, он бросил свой щит:

Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный:
Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.
Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает
Щит мой! Не хуже ничуть новый могу я добыть.

(Пер. В. Вересаева)

Гомеровская лексика в ином контексте приобретает ироническое звучание, а эпитет «безупречный» в применении к брошенному в кусты щиту, возможно, даже полемичен. Не щит, а человек, спасший свою жизнь ради новых побед, должен считаться «безупречным». «Необходимое бегство не несет людям позора», — говорит поэт в другом стихотворении, вновь повторяя историю о брошенном щите. Никто не может упрекнуть его в трусости, он бросается на врага, как «изнемогающий от жажды устремляется к чистому источнику».

Поэзия Архилоха не только преодолевает полностью ту дистанцию между героем и слушателями, которая была обязательной в эпосе, но нарочито подчеркивает субъективный момент, столь отличный от эпического нейтрализма. Перед слушателями раскрывается вся жизнь поэта. Темы дружбы сменяются темами вражды, причем при всей непримиримости поэта к недругам, максимальную степень ненависти он обращает на тех, кто изменяет дружбе. Именно им посвящено большинство его стихотворений-поношений. В одном из них он мечтает о том, с какой радостью узнал бы он о несчастьях бывшего друга, представляя, что тот становится жертвой кораблекрушения и попадает в плен:

Пусть взяли бы его, закоченевшего,
Голого, в травах морских,
А он зубами, как собака, лязгал бы,
Лежа без сил на песке
Ничком, среди прибоя волн бушующих.
Рад бы я был, если бы так
Обидчик, клятвы растоптавший, мне предстал,
Он, мой товарищ былой!

(Пер. В. Вересаева)

Новая находка принесла нам большой отрывок из стихотворения-приветствия, в котором Архилох описывает чье-то возвращение. Поэт весь отдается радости встречи. Он счастлив воочию увидеть прибывшего, протянуть ему руки, встать рядом с ним, ощутить присутствие. С ужасом он думает о том, что его могла поглотить морская пучина или же настигнуть вражеское копье на поле боя. Смерть этого человека была бы страшна не сама по себе, а тем, что она принесла бы горе поэту и обрекла бы его на страданье и одиночество. Новым содержанием наполнена здесь древняя фольклорная метафора о тьме, ставшей светом, и по-иному предстоят привычные эпические формулы типа «сверкающая юность» или «руки копьеносцев».

Отличительной чертой Архилоха является его поразительная активность вторжения в жизнь и отношения к ней. Эта особенность поэзии, возможно, объясняется личной, впервые сознательно воспринятой ответственностью поэта перед своими слушателями, учителем и руководителем которых он себя чувствует. Взлеты и падения в личной жизни Архилох объективизирует, делает типическими, и в призывах к стойкости духа, к разумному и твердому отношению ко всему окружающему он демонстрирует образцы необходимого поведения как для себя, так и для других: