История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы, 1370–1789

В таком случае она обещала полное помилование. «Но я думаю, – сказал герцог, – что Розьер никогда на это не согласится». – «Уговорите его, господин герцог», – отвечала Екатерина Медичи. «Я не могу», – сказал Гиз. «В таком случае, – возразила она, – он сам отвергнет свое помилование, но мы достигнем, хотя бы посредством пытки, того, на что не соглашаются добровольно». Гиз чувствовал, что побежден, но из дружбы к Розьеру согласился на предлагаемые условия. «Итак, – сказал он, – мне будет дозволено видеться с Розьером в Бастилии». – «Когда вам будет угодно, – отвечала она. – Я сейчас сделаю распоряжение на этот счет». Герцог сказал, что он придет вечером в тот же день.

Затем Екатерина Медичи напомнила ему, что он должен войти в Бастилию один и без шпаги, ибо право входить в Бастилию при шпаге предоставлено только маршалам Франции, и, прощаясь с ним, сказала: «Итак, господин герцог, до свидания, и если возникнет какое-нибудь другое дело, ведение которого королю угодно будет предоставить мне, то я всегда готова вас выслушать».

Через час после этого разговора Розьер был переведен из подземной тюрьмы в одну из верхних тюрем.

Жестокое заключение не ослабило в нем энергии, но физические его силы иссякли. Он похудел и был так бледен, что изумились даже его тюремщики, когда увидели его при полном свете. Все-таки они не объяснили ему причины внезапной перемены и не отвечали на его вопросы. Розьер был погружен в грустные думы, как вдруг под вечер двери его темницы растворились, и перед ним предстал герцог Гиз. Розьер был этим обрадован и удивлен, не зная, как объяснить себе его появление в Бастилии. Герцог сказал Розьеру, что он старался всеми зависевшими от него средствами освободить его, но ни одно из них не удавалось ему, и тогда он прибег к последнему, которое оставалось в его власти, – обратился к королеве-матери с просьбой о его помиловании, которое ему и даровано. Затем Гиз рассказал Розьеру подробности своего свидания с Екатериной Медичи и на каких условиях обещано помилование.

Розьер упорно отказывался от помилования на таких условиях. Гиз настаивал на том, чтобы он согласился, и наконец сказал, что, как глава лиги, приказывает ему принять эти условия для получения помилования, и при этом напомнил Розьеру, что он клялся слепо повиноваться во всем главе лиги. Розьер сказал, что подчиняется его приказанию. Потом они поцеловались, и герцог сказал ему: «Мы поняли друг друга, и нам нечего более объяснять друг другу, пока мы не завладеем Лувром и Парижем». Затем они расстались, а через несколько дней после этого свидания происходила церемония отречения Розьера от своего сочинения, которую Гиз называл комедией.

В присутствии всего двора и Гизов на коленях перед королем, сидевшим в это время на троне в небрежной позе, Розьер повторял за Генрихом длинную речь, суть которой состояла в том, что он признает написанное им в своем сочинении ложью и клеветою, просит короля о помиловании и призывает Господа в свидетели, что он в данном случае поступил более по неблагоразумию, чем по злобе.

Не будем здесь описывать всех подробностей этой церемонии, окончившейся тем, что Екатерина Медичи обратилась к королю с просьбой о помиловании Розьера, на что Генрих III отвечал, что исполняет это очень охотно, и приказал подняться Розьеру, который затем благодарил короля за оказанную милость, обещал верно служить ему и подтвердил, что поступил более по неблагоразумию, чем по злости.

Обо всем этом был составлен протокол, который подписал и Розьер. Екатерина Медичи с трудом уговорила Генриха III помиловать Розьера, но она рассчитывала, что если автор официально отвергнет высказанное им в своем сочинении, то это сильнее повлияет на ослабление значения этой книги, чем его казнь; да притом она все-таки опасалась герцога Гиза, который во что бы то ни стало хотел спасти Розьера. Между тем она обставила наибольшей торжественностью принесение Розьером повинной, велела напечатать протокол, составленный по этому поводу, и распространяла его в огромном количестве экземпляров. Со своей стороны и король, как мы видели, постарался как можно более унизить Розьера. Все это, однако, не произвело ожидаемого действия.

Как члены лиги, так и публика смотрели на Розьера как на жертву ужасной тирании, и, хотя, по приказанию двора, сочинение Розьера было сожжено рукой палача, влияние его продолжалось, и эта книга привлекала к лиге новых партизан. Что касается Розьера, то он, бледный, убитый, едва держась на ногах, слабым голосом произнес все то, что от него требовалось, а под конец церемонии дошел до такого изнеможения, что впал в апатию.