История безбрачия и холостяков

Он был поэт и мелкий чиновник, подогреваемый воспоминаниями о бурных политических событиях своей юности, приверженец золотой середины и светского эпикурейства; в нем отразилась эпоха, когда мало-помалу остыли политические страсти, сотрясавшие республику накануне падения, и на первый план стала выходить радость жизни. Вергилий и Варий представили молодого поэта Меценату, и внезапно, не достигнув еще и 30 лет, он оказался близок к власти. Вскоре между ним и Октавианом — будущим Августом — завязалась настоящая дружба. Однако Гораций отказался от предложенной ему должности личного секретаря Октавиана, предпочитая оставаться в кругу Мецената. В сабинском поместье, подаренном покровителем, Гораций вел жизнь спокойную и уединенную, предпочитал общаться с крестьянами, а не с горожанами, посвящая время творчеству и размышлениям… Таким будет потом Монтень в библиотеке, но при этом Гораций — холостяк.

Его назначили официальным поэтом и поручили ему во главе 54 юношей из знатных семей составить «песнь века», восхваляющую победу Августа на Востоке. Но последующие императорские заказы он не принял.

Гораций был холостяком, но не девственником. Светоний пишет, что он чрезмерно стремился к наслаждению: велел обставить спальню зеркалами, так, чтобы его сексуальные подвиги отражались повсюду, куда ему захочется бросить взгляд. Его влекли и женщины, и юноши — лишь бы были молоды; «Страсть меня больше, чем всех, принуждает / К мальчикам нежным иль девам пылать» (Эподы, XI, стт. 3–4, пер. А. Фета). Не скрывалась ли в этой любви боязнь состариться рядом с супругой? Не случайно он так часто высмеивал влюбленных старух, потерявших всякую обольстительность. Он опасается измен (Сатиры, II, 7, ст. 72), но не отказывается от сладостного удовольствия охотиться в чужих владениях. «Тебя влечет жена другого», — упрекает его раб и описывает, как переодетого хозяина тайком проводила к женщине служанка-сообщница и как он прятался в сундуке, боясь быть застигнутым мужем своей любовницы.

Он был эпикурейцем и стремился насладиться сиюминутными радостями жизни — Carpe diem, но более всего он страшился того, что могло бы нарушить размеренный ход его жизни в уединении. «Хочешь смеяться — взгляни на меня: Эпикурова стада / Я поросенок; блестит моя шкура, холеная жиром» (Послания, I, 4, стт. 15–16, пер. Н. Гинцбурга). Конечно, это шутка: эпикуреец Гораций больше всего стремится освободиться от будущего, от надежды на будущее, что воодушевляет мужчин, от страха за завтрашний день. Однако с возрастом он все более погружается в нравственные размышления.

Он с яростью обличал охотников за наследством, обхаживающих стареющих холостяков или отцов больных детей (Сатиры, II, 5), но сам так и не узнал ловушек одинокой старости. В 55 лет на него обрушилась болезнь, он умер скоропостижно, не составив завещания, и только успел произнести одно слово, сделав своим наследником Августа.

О взглядах Горация мы можем судить в первую очередь по его стихам. Условность лирической поэзии, строгость нравов республиканской морали искажают их, но все же дают представление о том, какова была жизнь римского холостяка на закате республики.

Великий историк «античного города-полиса» Фюстель де Куланж рассматривал первоначальную враждебность римлян по отношению к безбрачию в русле существования фамильного культа. У каждой семьи были свои божества, и служение им возможно было только внутри gens — рода. В каждой семье были свои обряды, свои строгие правила, как поддерживать священный огонь, приносить жертвы манам, исполнять священные песнопения и справлять похоронную трапезу, и лишь pater familias — отец семейства мог следить за неукоснительным исполнением этих обрядов. Безбрачие в этих условиях рассматривалось как нечестие, ибо оно ставило под удар благополучие семейных манов. «Мужчина принадлежал не себе, а своей семье», не было необходимости даже закреплять такое положение вещей законодательно, так как «сами верования достаточно долго препятствовали безбрачию».[46]

Однако возможно, что даже на ранней стадии существования римского общества были и законы против безбрачия. Дионисий Галикарнасский упоминает один из них, когда рассказывает о гибели семейства Фабиев, убитых при осаде Кремеры в 475 году до н. э. По свидетельству некоторых его предшественников, 306 воинов, принадлежащих к одному роду, оставили после себя всего одного ребенка. Дионисий возражает, что все, кто погиб при Кремере, должны были иметь жену и хотя бы одного ребенка, так как по старинному закону каждый мужчина, достигший определенного возраста, обязан был жениться и воспитывать детей, родившихся в браке. Невозможно, чтобы Фабии уклонились от этого закона, так как тогда слава и имя рода пришли бы в забвение, ибо никто не приносил бы жертвы предкам.[47]

В одной речи Августа также упоминаются законы против безбрачия, существовавшие от начала республики, равно как и «декреты, принятые сенатом и народом» впоследствии.[48]