История блудного сына, рассказанная им самим

А вот уже строчки из «Жития протопопа Аввакума», которое перед смертью читал мой отец:

«Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, – кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нее набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: “Матушка-государыня, прости!” А протопопица кричит: “Что ты, батько, меня задавил?” Я пришел, – на меня, бедная, пеняет, говоря: “Долго ли муки сея, протопоп, будет?” И я говорю: “Марковна, до самыя смерти!” Она же, вздохня, отвещала: “Добро, Петровичь, ино еще побредем”.»

Здесь тоже описывается мучительность жизни, но эта мука не агонии, как у Ленина или героя рассказа Лондона, а мука рождения: «Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия.» (Ин.3;3) «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир.» (Ин.16;21)

«Неужели недостаточно, что сад очарователен; неужели нужно шарить по его задворкам в поисках фей?» – восклицают современные атеисты, не понимая, что очарование сада именно в том, что феи существуют; и только сердце, преданное чуду, может видеть их весёлый танец, превращающий очаровательный сад в райские кущи. Атеист Лондон в болезни принимал морфий и умер от передозировки, потому что для него предсмертные страдания не имели никакого смысла. Но мой верующий отец сам отказался от морфия, потому что принял предсмертные страдания осознанно, потому что знал, что так Бог преуготовляет его для вечной жизни. И, как говорил отец Олег, батюшка вспоминал в этих болях и обо мне, страждущем, хотя я сам отнёсся к его болезни более, чем легкомысленно.

Безо всякого сомнения, он горячо любил меня – своего единственного сына – благословение Матери Божьей со святой горы Афон – и часто молился обо мне, желая самого доброго… Он был хорошим отцом, да будет земля ему пухом, а рай – новой родиной. А я вот был плохим, отвратительным сыном и земля будет мне гробом сырым и изжарят меня на одной сковородке вместе с Сапсаном, если он не ускользнёт от сей участи, как благоразумный разбойник… Я ведь совершенно забыл об отце – одиноком и заброшенном. Только несколько друзей-священников и пара старичков из прихожан продолжали с ним общаться и навещать его во время той самой болезни. Когда я узнал, что у отца – рак, я уже работал в казино и мне нужно было разобраться с нечестным на руку крупье. Я был под «хмурым» и известие принял спокойно, полагая, что отец уже достаточно тянул свою жизненную лямку и пора бы ему на покой, к Тому, Которому он служил всю свою сознательную жизнь. У меня даже в мыслях не промелькнуло, что отец – единственный родной мне человек на этой земле…

Да. Вот такая исповедь, дорогой дневник!

…Мне уже плохело, начало морозить и сопливить, собачья душа намокла каплями, как поётся в одной песне. Нужно было поправиться для того, чтобы вновь ощутить себя человеком. Вытащив из кармана пакетик с веществом, я неожиданно понял, что здесь – в святом для отца месте, перед образами Господа и Матери Божьей, где лишь неделю назад погасли лампадки – я просто не смогу поставиться. Это будет кощунством и очередным гвоздём в крышку собственного гроба. Хватило того, как я разочаровал его при жизни, чтобы глумиться над его памятью после его ухода. Да и вообще в пакетике с героином сидел чёрт, который, во что бы то ни стало, хотел добраться до моей крови. Во что бы то ни стало! Эта мысль представилась мне неким прозрением, что часто бывает на отходняках, и я серьёзно задумался.