История болезни (документальная повесть) - часть первая

Мои глаза «выходят» из орбит, руки вцепились в края кровати и мышцы на скулах онемели от напряжения. Чистая марлевая салфетка становится грязной тряпкой - летит в плевашку. Снова льется перекись, процедура повторяется несколько раз, пока очередная салфетка наконец-то остается чистой. Виктор Николаевич опускает очередную салфетку через горловину в темную стеклянную банку. Морщусь от заполнившего палату резкого специфического запаха бальзама по Вишневскому. Доктор поднимает жирную вонючую салфетку левой рукой, так что кончик ее оказывается над местом гнойника, а правой потихоньку пинцетом засовывает ее вглубь, пока не утрамбовывает всю и облегченно вздыхает: - На сегодня все!

Обработка раны закончилась…

7 декабря 1968 год.

Подголовник приподнят. Придерживаемая мамой тарелка, лежит на моей груди. Жиденький суп с плавающими в нем кусочками фарша, ложка за ложкой попадает через пищевод в мой желудок. Запиваю его любимым капустным рассолом. Кишечник ворчит - ожидая работы, но напрасно – непереваренная пища через первые свищи выбрасывается в рану. Мама вздыхает и продолжает кормить.

- Все равно что-то останется.

Завтрак окончен. Отложив пустую тарелку, она убирает из раны жидкость вместе с кусочками фарша из бывшего супа…

Заходит лечащий врач. Мама ему говорит:

- Виктор Николаевич, вся пища у Саши выходит наружу.

- Я как раз по этому поводу и зашел. Профессор завтра хочет попытаться ушить ему свищи, иначе пища не будет усваиваться. В дальнейшем закроем переднюю брюшную стенку.

- Ой, Господи опять! Позавчера сделали и снова!

Поддерживаю врача:

- Мам, кишки то дырявые. Их латать надо!

- Слабенький ты еще сынок. Может попозже когда-нибудь?

- Когда? – поднимаю разноцветную от цветущих синяков руку. Одна кожа и кости остались – все руки исколоты. Закроют свищи – поправляться начну. Врачи лучше знают!

Мама нехотя сдается:

- Вам видней, делайте!

Доктор спокойно:

- Раз согласны, тогда до завтра…

В палату медленно открывается дверь. В проеме стоит маленькая сутулая старушка. Голова аккуратно повязана белым в мелкий горошек платочком, а из-под больничной накидки выглядывает темный до самых пят сарафан из домотканого полотна. До боли родное лицо. Мама радостно восклицает:

- Сырэ патяй (старшая сестра - эрзя) - бросается ей на встречу. - Как же ты решилась приехать? - сестры крепко обнимаются.

Разница в возрасте - пятнадцать лет, но выглядит тетя намного старше. Она подходит ко мне. Целует и трижды крестит своей сухонькой рукой. Вижу на обветренной коже лица морщины и чувствую от нее запах родной деревни.

- Мезе тонь марто, цёрыне? (что с тобой случилось, сынок?)

- Заболел «Сырэ патяй».Ты не переживай за меня. Завтра зашьют кишечник , потом закроют рану и я вылечусь.

- Вадря, вадря Саша (хорошо, хорошо Саша) – Она тяжело вздыхает и возвращается к маме.

«В деревне со мной все говорили на эрзянском. Я в ответ - на русском. Мы понимали друг друга, а главное не надо было язык «ломать» и напрягать голову при разговоре. Вся наша семья звали ее «Сырэ патяй» - так повелось».

Сестры уселись рядом на соседнюю кровать. Мама изливает ей душу, а тетя качает головой и постоянно вторит:

- Вай авай, вай авай! (Ой мама, ой мама!)

Под эрзянский говор вспоминаю свою жизнь в деревне.

«Ежегодно, почти все лето, я проводил в поселке Вейсэ у моей бабушки по отцу - Оксиньи Филипповны. Жители поселка относились к сельсовету в селе Шугурово и являлись членами отдельной бригады колхоза имени Калинина.

В начале 30-х годов, шугуровские коммунисты и активисты, показательно для сомневающихся в колхозном движении, построили на берегу речки возле соснового леса поселок и организовали одну из первых сельхозартелей в Мордовии – «Вейсэ» – (Вместе. Сообщество единомышленников - эрзя.)

Рейсовый автобус из Саранска останавливался в центре Шугурово. До поселка нужно еще шагать по проселочной дороге четыре километра, поэтому я всегда несколько дней гостил у «Сырэ патяй» в селе.