История болезни (документальная повесть) - часть первая

Общее состояние улучшилось, гнойники уменьшились в размерах. Перевязка стала безболезненной, но свищи кишечника по-прежнему без изменений – «хлюпают».

Вчера уехал достраивать свой автозавод Петька, сегодня пришел прощаться Иван.

- Саша! Десять дней пролетели, надо ехать в часть.

- Вань, а ты из автомата стрелял?

- Один раз. Я же художник - оформляю стенды, пишу плакаты – Вот такая браток у меня служба.

- А мне нравится стрелять. Мамка ружье мне купит!

- Знаю, отец говорил. Каждому свое – кому стрелять, а кому рисовать. Вернусь из армии, пойду с тобой писать этюды. У художника Перова есть картина «Охотники на привале». Я вас с папкой нарисую. Возьмешь?

- Возьму! И пострелять из ружья дам.

- Нет, спасибо! Лучше рисовать буду. От стрельбы в ушах звенит…

22 декабря 1968 год.

- Саша, ты знаешь ее? – рядом с мамой стоит, в деревенском темном сарафане, невзрачная маминых лет женщина.

Догадываюсь - она наша родственница из деревни, но вижу ее впервые.

Мама подставляет ей стул:

- Настя, садись. Сынок! Она моя племянница. Из всех родственников, Настя для меня самый близкий человек. А тебе двоюродная сестра – мама насильно усаживает ее на стул.

Удивленно смотрю в лицо женщины и она прерывает молчание:

- Чумбрачи, Саша. Монь лицясь сырей? (Добрый день, Саша. Мое лицо старое?)

- Здравствуйте. Нет, не старое – вопросительно смотрю на маму: – Как так может быть? - мама улыбается.

- Очень просто. Твоя бабушка и моя старшая сестра Екатерина, в один год нас рожали. С Настей мы в одной люльке выросли. Все детство провели вместе.

Новоявленная сестра гладит мою руку.

- Кода тонь тефне, вишка ляляй? Берянсто? (Как твои дела, младший брат? Плохо?)

- Вадря! (Хорошо) – неожиданно для себя отвечаю на эрзя.

- Аволь пек вадря, кода аштят больницяса. (Не очень хорошо, раз находишься в больнице)

Разговорная эрзянская речь для меня трудна - отвечаю на привычном русском.

- Правда хорошо!

- Помогак тонять Пазысь, цёрыне. (Помоги тебе Бог, мальчик) - она усаживается на соседнюю кровать рядом с мамой.

В полудреме прислушиваюсь к тихой эрзянской речи. Мама с тетей Настей вспоминают свое детство и юность.

«Молодыми в лаптях и онучах (портянки под лапти) они часто ходили в Вейсэвский лес, летом - за ягодами, осенью - за грибами. Все четыре километра от Шугурово до поселка шутили и смеялись - время в пути пролетало незаметно. Завидовали жителям Вейсэ. Маме хотелось жить там. Впоследствии так и случилось.

Во время войны мама, закончив кратковременные курсы, работала в колхозе комбайнеркой. По ее словам: «Не знала где болт, а где гайка».

Работали в поле бесплатно, и каждый колхозник норовил принести в укромном месте одежды, хоть немного зерна для своей семьи. При обыске у маминой сестры Кати, в подвале нашли собранный по горсточке мешок зерна, - арестовали в тот же день. Она умерла в трудовом лагере, возле города Рузаевка. Ее муж, призванный в начале войны еще раньше пропал без вести. Настя для младших пятерых братьев и сестер стала мамой и папой.

Моя мама за «горсть зерна», три года валила деревья в лесах под Кировым. Жили в деревянных бараках, спали на нарах в два яруса. Месяцами не мылись, и волосы у женщин шевелились от огромного количества вшей. Их давили между ногтями больших пальцев. Вернулась она в родное село только после Победы над Германией.

В 1947 году по настоянию старшего брата Сергея, жившего своей семьей в родовом доме, мама была сосватана за овдовевшего моего отца. Парней в деревне осталось мало, и завидующим ей подружкам, она говорила: «Замуж выйду, да за кого выйду!». Было ей 24 года, а по деревенским меркам - почти «старая дева». Без любви, с руганью и упреками мама родила от папы шестерых сыновей.

О том, что когда-то «сидела» напоминала привычка щелкать ногтями больших пальцев и протяжная песня «Хаз-Булат удалой». Такой песни в репертуаре эрзянского села нет, а мама выполняя монотонную работу, поет ее постоянно»…

В палате сумерки. Настя рассказывает маме деревенские новости, вспоминает бабушку Анастасию.

- Тонь авась пек «берянь» (Твоя мама очень «плохая»)

Мама вздыхает, смотрит на меня.

- Как тебя могу оставить? Без присмотра пропадешь! Твоя бабушка живет в большой семье, есть кому за ней ухаживать, да и лет ей почти девяносто. Не дай Бог, мне дожить до такого возраста , когда не сможешь за собой ухаживать.

Со слов моей мамы бабушка была очень строгой и даже деспотичной…

Помню ее другой:

«Сухонькая старушка в кокошнике, сидит в углу комнаты под иконами.

Подхожу к ней. Зная, что она не понимает русскую речь, здороваюсь на ломанном эрзя.

- Чумбрачи, бабай! (Добрый день, бабушка)

- Чумбрачи, цёрыне. Тон кинь (Добрый день, мальчик. Ты чей?)

От обиды на глазах у меня слезы, но все же поясняю:

- Цёкаинь цёра, Сашка (Феклы сын, Сашка)

Лицо ее становится приветливым.