Второе министерство, которому пришлось соприкоснуться с развернувшимися событиями, министерство военное, в лице своих специальных органов, заставляло желать многого. Военный министр был кабинетный генерал. Начальник округа – «старый солдат» и только. Действительный начальник гарнизона в дни революции оказался в отпуске. Во главе контрразведки, которая ввиду участия в событиях немецких агентов могла бы играть большую роль, стоял офицер, не пригодный ни к какому розыску. Высшие представители министерств не знали, а если знали, то не понимали действительного положения вещей. Непонимание общей обстановки, самоусыпление, что все идет благополучно, и грандиозная самонадеянность, что при малейшем осложнении все будет скоро и хорошо улажено, передавались и стоящим около государя органам, и должностным лицам, на обязанности которых лежала личная охрана представителя верховной власти. В результате государь не имел верного освещения современных общественных течений и происходящих в стране событий ни со стороны правительства, ни со стороны должностных лиц. По неофициальным сведениям, доходившим до государя через близких ему лиц, народ его любил, войска были преданны, интриговал только Петербург…
И когда в 20-х числах февраля государь высказал намерение выехать в Ставку, министр внутренних дел Протопопов вновь уверил государя, что в столице все в порядке, что его величество может в полном спокойствии ехать на фронт, заниматься военными делами.
23 февраля государь выехал в Ставку, и в тот же день в Петербурге начались недоразумения на почве подорожания и недостатка хлеба, перешедшие 24-го числа в уличные беспорядки, развернувшиеся с невероятной быстротой, вследствие слабости и растерянности правительства, в солдатско-рабочий бунт.
27 февраля столица объята восстанием. Высыпавшая из казарм солдатская масса, рабочие и чернь хозяйничают в городе. Горит Окружной суд, подожжены Департамент полиции, охранное отделение, тюрьма (Литовский замок), разгромлен арсенал, громят полицейские участки и жгут их бумаги, освобождают уголовных и вообще всяких арестованных, хватают офицеров и чинов полиции. Некоторых бьют, некоторых убивают[121]
…В 3 часа дня IV Государственная дума с председателем Родзянко возглавляет бунт; выбирает первое революционное правительство – Временный комитет. «Вмешательство Думы дало уличному движению центр, дало ему знамя и лозунг и тем превратило восстание в революцию, которая кончилась свержением старого режима и династии»[122]
.В тот же день несколько лиц, не имевших никакого отношения ни к солдатам, ни к рабочим, если не считать, что подстрекали их на беспорядки, в числе которых был и немецкий агент Нахамкес (Стеклов)[123]
и присяжный поверенный Н. Соколов, самочинно образовали Совет рабочих и солдатских депутатов, назвали себя Временным Исполнительным комитетом и выпустили воззвание, в котором объявляли массам об образовании Совета и предлагали прислать в него выборных, по одному на роту и на каждую тысячу рабочих.Благодаря таким двум образовавшимся в Таврическом дворце организациям с 27 февраля Государственная дума становится центром революции. К ней стекаются все восставшие воинские части и рабочие; идут все, перешедшие на сторону революции; туда приводят и привозят арестованных представителей старого режима; оттуда исходят все руководящие указания по революции. Всюду возбуждение, радость, красные банты, «Марсельеза»… Однако заметна и тревога среди интеллигенции. Вот как характеризует то время в своих воспоминаниях один из участников революции В. Станкевич: «Официально торжествовали, славословили революцию, кричали „ура“ борцам за свободу, украшали себя красными бантами и ходили под красными знаменами… Дамы устраивали для солдат питательные пункты. Все говорили: „мы“, „наша“ революция, „наша“ победа и „наша“ свобода. Но в душе, в разговорах наедине ужасались, содрогались, чувствовали себя плененными враждебной стихией, идущей каким-то неведомым путем. Буржуазные круги Думы, в сущности, создавшие атмосферу, вызвавшую взрыв, были совершенно неподготовлены к такому взрыву. Никогда не забудется фигура Родзянко, этого грузного барина и знатной персоны, когда, сохраняя величавое достоинство, но с застывшим на бледном лице выражением глубокого страдания и отчаяния, он проходил через толпы распоясанных солдат по коридорам Таврического дворца. Официально значилось – „солдаты пришли поддержать Думу в ее борьбе с правительством“, а фактически Дума оказалась упраздненной с первых же дней. И то же выражение было на лицах всех членов Временного комитета Думы и тех кругов, которые стояли около них. Говорят, представители Прогрессивного блока плакали по домам в истерике от бессильного отчаяния…»[124]