История будущего Глори О'Брайан (ЛП)

Фон терялся в тенях, но не был черным. Просто странная злая тень. Как будто что-то – в данном случае морщины – может выпрыгнуть из темноты и укусить, когда вы меньше всего этого ожидали. Я открыла разворот с моделями в купальниках («Вы. Все. Достойны. Гораздо. Большего. Чем. Это».) – все модели приняли одну и ту же позу, которую я наблюдала с самого детства. Втянули живот и выпятили грудь. Развернули бедра, надели туфли на шпильках. Самую чуточку раздвинули колени. Надули губы. Прикусили верхнюю. Приняли невинный вид. Невинный вид. Невинный вид. Потому что – неважно, в каком возрасте – невинность сексуальна. А быть сексуальным – это, похоже, самое важное. Я не могла вспомнить, когда последний раз видела снимок женщины, которая просто есть и не пытается казаться сексуальнее. Потом одну я все же вспомнила – фото на аптечной коробке с пожертвованиями для местной официантки, которая больна раком яичников и не может оплатить операцию. На снимке она сидела на стуле, который казался огромным, потому что она иссохла от болезни. Она была лысой. Она улыбалась. Но она не пыталась выглядеть сексуальнее. Она ничего не втягивала и не выпячивала, она была занята тем, что умирала. Она ничего особенного собой не представляла и умирала. Мы тоже ничего собой не представляли и сексуально кидали пару монеток в коробку для пожертвований, заглядывая в аптеку за кремом от морщин. Черт, все мы были светлячками, которые совокупляются с зубными щетками. Ничего удивительного, что Дарла так ненавидела мир.

Я открыла свою тетрадь и ответила Дарле:

«Мы прекрасные, волшебные создания природы, но нас так заботит, как бы стать посексуальнее, что мы забываем, что светлячки сексуальнее нас. Я еще ни с чем не занималась любовью. И не уверена, что когда-нибудь начну. Но я никогда не буду совокупляться с зубной щеткой. Обещаю».

========== Чувствую себя призраком ==========

Я решила попробовать дать Элли шанс. В конце концов, я действительно никогда ничем с ней не делилась. Не рассказывала о своем главном страхе. О своей самой страшной тайне. Может, я сама выбрала свое одиночество. Поскольку была еще только половина девятого, я решила зайти в коммуну, найти Элли и рассказать ей, что я ненавижу мир. Может быть, если я расскажу ей об этом, в конце концов она узнает всю правду обо мне. Я увидела, что в птичнике горит свет, и направилась к нему. Я захватила плед, чтобы мы могли посидеть в поле и поговорить. В плед я завернула пакет запрещенной еды. «Доритос». Ядрено-оранжевые. Наши любиые.

Когда я дошла до курятника, я нашла там только девочку лет десяти, которая иногда помогала Элли вычистить утятню. Кажется, ее звали Матильда.

– А Элли дома? – спросила я.

– Она вышла в поле, – ответила девочка.

– Ясно, спасибо.

Матильда вернулась к цыплятам. Я быстрым шагом пошла к полю. И, еще не дойдя дотуда, я увидела то, чего никогда бы не хотела увидеть: Элли верхом на Маркусе Гленне, парне с нашей улицы, который однажды попросил меня потрогать его палатку. Я замерла на месте. Потом медленно развернулась, надеясь, что меня не заметят. Но не успела я отойти подальше, как Элли крикнула:

– Глори! Вернись!

Но я шагала дальше. Нет, я не завидовала. И не злилась на них. Я ненавидела мир. Почему бы мне его не ненавидеть? Мир устроен так, что светлячки совокупляются с зубными щетками. Мир – полная хрень.

– Глори! – кричала Элли. – Стой! Подожди!

Я не обернулась. Мне уже не хотелось ни о чем разговаривать с Элли. Я знала, что случится с ее внуками: они станут рабами машины – щупалец, которые вылезают по ночам и крадут жизни. Вдруг я поняла, что Элли подошла сзади и схватила меня за плечо:

– Ну правда, постой, пожалуйста!

Я остановилась и обернулась. Пакет «доритос» выпал из пледа.

– Чего? – спросила Элли. Я молчала. – Ты сама сказала, что мы будем милой парой. – Я по-прежнему молчала. – Тогда в чем проблема?

Я задумалась.

– Я ненавижу мир, – сказала я.

– Вот черт, – ответила Элли.

– Я пришла сюда рассказать тебе об этом, – продолжала я. – Матильда сказала, что ты в поле. Я, конечно, не ожидала, что ты будешь с ним трахаться… но, похоже, ты быстрая.

Элли скрестила руки на груди и начала всхлипывать. Ее платье сидело косо, и я спросила себя, есть ли на ней нижнее белье. Не знаю, откуда взялся этот вопрос, но, наверно, так и надо было.

– Я не злюсь на тебя, – уточнила я. – Я просто шла сюда поговорить с тобой кое о чем другом и не ожидала такого увидеть. Вот и все.

Повисшее молчание не было неловким. Просто стало тихо.

– Пусть это уже закончится, – произнесла Элли. – Все сразу.

– Согласна.

Мы были такими трусихами. Мы неслись на поезде в никуда, и вместо того, чтобы высунуть головы из окна и радостно вопить, мы жаловались. Несколько секунд мы стояли на обочине дороги и слушали шум приближающейся машины, потом мы увидели ее фары, и наконец она пронеслась мимо; ребенок на заднем сиденье посмотрел на нас как на призраков. Я почувствовала себя призраком. Элли, наверно, тоже. Элли вздохнула и расплакалась:

– Теперь ты точно считаешь меня шлюхой.