История частной жизни. Том 1. От римской империи до начала второго тысячелетия

Если «инцест» с родственницей считался нормальным, этого никоим образом нельзя сказать об адюльтере: «Смрад дружеской измены», если воспользоваться этим выражением из закона бургундов, казался настолько нечестивым, что означал для замужней женщины немедленное возвращение к родственникам, после чего ее, задушенную, бросали в болотную трясину. Что касается галло–римлян, закон императора Майориана позволял мужу, застигшему любовников на месте преступления, убить их «одним ударом меча», пронзив обоих разом. Обычаи франков были еще жестче: не только муж, но и вся его семья, и семья совершившей измену жены считали этот акт пятном позора, марающим весь их род, которое должно быть смыто кровью преступницы. Григорий Турский приводит множество случаев, когда близкие, то есть родня, требовали от отца неверной супруги: «Докажи нам, что твоя дочь достойная женщина, или пусть она умрет». Далее следовала кровавая ссора между двумя семьями; а «спустя несколько дней, когда эту женщину вызвали в суд, она повесилась». В других случаях, чтобы снять обвинение, женщин сжигали заживо или подвергали «божьему суду» водой — бросали в реку с тяжелым камнем на шее. Если выплывет — что практически невозможно — значит, невиновна. У бургундов представление о супружеской измене было еще шире и распространялось и на девушку, и на вдову, если они сочетались с мужчиной по собственной воле. Они считались порочными и опозоренными. У франков это понятие применялось и к свободному мужчине, который вступал в связь с чужой рабыней. Если эта связь получала огласку, виновник превращался в раба; то же самое в аналогичной ситуации происходило и со свободной женщиной. Таким образом, к гнусности супружеской измены добавлялась печать рабства! Вне зависимости от смыслового поля — социального или сексуального — моральные коннотации остаются в равной степени значимыми. Моральный аспект очевиден и в интерпретации собственного вещего сна одним пресвитером из Реймса, которому привиделись два голубя — один черный, другой белый, — севшие ему на руку. На следующее утро он увидел двух приближающихся беглецов: первый, раб, помогал второму» своему хозяину, спастись из плена. Тот был сыном сенатора. У пресвитера сразу возникла ассоциация: черный цвет он связал с первым — верным рабом, белый — со знатным юношей. Здесь мы сталкиваемся с манихейским типом религиозного мышления, связывающим воедино разные явления. В отличие от изнасилования или похищения, которые, несмотря ни на что, со временем могли завершиться браком, поскольку и то и другое совершалось мужчиной, супружеская измена в большей степени оскверняла женщину и ее возможное потомство, то есть будущих наследников. Всякий союз, презирающий общественные законы, неприемлем, потому как разрушает общество, точно так же как неверная жена по собственной воле дает повод усомниться в законности своих детей и отвергает зов крови. Строго наказывали насильника или похитителя, но не изменника–мужа. В самом деле, первые двое покушаются на власть главы семейства, тогда как последний не причиняет никакого ущерба своей собственной семье, и дети, которые родятся от него у изменившей жены, принадлежат ее мужу. И наконец, главное — он не может быть запятнан собственным совокуплением. Женщина, напротив, виновна в настоящем преступлении, поскольку она перечеркивает будущее своей семьи. В отличие от жизни мужчины, ее личная жизнь, по сути, абсолютно публична — из–за тех последствий, которые она способна спровоцировать.