История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

Гражданский кодекс полностью упразднил старинные обычаи, запретил составлять завещание, отменил право старшинства, уравнял в правах наследников, как мужчин, так и женщин. С различных точек зрения это была революция, и революция весьма ощутимая. Не оттого ли Пьер Ривьер, «убийца с красными глазами» из нормандских лесов, убил свою мать (а затем сестру и брата), что она свободно распоряжалась имуществом, а с точки зрения нормандских традиций, не признающих никаких прав за женщинами, это было настоящим ниспровержением устоев? Баба, которая без конца заключает и расторгает контракты, — полная бессмыслица.

А каковы «правила игры в мирной буржуазной среде», как выражался Андре Арно? Здесь, наоборот, поражает, как многократно подчеркивал П. Урлиак, стойкость патриархальных ценностей, передача имущества по наследству в основном по отцовской линии. Только муж «распоряжается благами семьи» (ст. 1421); его полномочия ограничиваются лишь условиями брачного контракта. Последний, свойственный южным регионам Франции, в ходе XIX века теряет свои позиции даже в Окситании, где правила пользования приданым сохранялись дольше всего. В первую очередь это происходило в Провансе и Лангедоке, потом во внутренних районах Окситании. То же самое наблюдается и в Нормандии: Ж.–П. Шалин обнаружил, что в Руане в 1819–1820 годах брачные контракты заключались в 43% браков, в середине века — в 24% и лишь в 17% — перед I Мировой войной. Правила пользования приданым дольше выживают лишь в буржуазной среде, что гарантирует сохранность имущества женщины и в случае разорения сберегает часть состояния: таковы меры предосторожности семейного капитализма.

В отличие от того, что происходило в Англии, раздел имущества между наследниками в целом распылял собственность и тормозил развитие индустриализации, замедляя приток сельского населения в города. Однако во многих регионах, в частности в тех, где преобладают одноветвевые семьи, сопротивление Гражданскому кодексу было очень сильно. Так, в Жеводане, описанном Элизабет Клавери и Пьером Ламе- зоном, желание сохранить oustal, большую патриархальную семью, повлекло за собой целую серию попыток обойти закон. Родители — во всяком случае, всемогущий отец — еще при своей жизни устраивали семейные дела так, чтобы сосредоточить богатство в руках самого достойного (или самого любимого?); «младшие» иногда получали компенсацию и уезжали на заработки, но чаще они оставались холостяками, работали в сельском хозяйстве, иногда даже прислугой. Углубляющийся индивидуализм постепенно разрушал согласие, необходимое этой системе.

На деле большая часть населения не участвовала в каком бы то ни было разделе имущества. Как в начале, так и в конце XIX века (см. А. Домар, Ф. Кодаксьони) две трети покойных не оставляли после себя никакого наследства. Состояния концентрируются в руках меньшего количества людей: в Париже, например, в 1820–1825 годах 30% всех богатств владел 1% горожан, а в 1911-м —0,4%. То же самое—в Тулузе и Бордо. В Лилле, пролетарском городе, обстановка хуже: в 1850 году 8% населения города владели 90% всего городского богатства, в 1911-м —92%. Хоть подъем среднего класса и реален, но распределение состояний еще слабое, что подтверждает идею блокированного общества, в котором шансы добиться успеха ничтожны и велика опасность уничтожения семьи из–за притязаний на имущество.

Виды имущества

В целом результаты аккумулирования богатства слабы, но желание быть богатым повсеместно огромно. В первую очередь это проявляется в приобретении недвижимости, обладание которой — непременный признак значительности хозяина, тогда как для самых обездоленных иметь свой угол — насущная потребность. Анри Брюлар, отец Анри Бейля[38], — думает лишь о своем «имении», и если в мелкобуржуазной гренобльской среде разговоры о «деньгах, без которых не обойтись», являются табу, то «слово „дом“ произносится с благоговением».

В середине эпохи Второй империи городская недвижимость дает 18% общего дохода, сельскохозяйственное производство— 41% и только 5,9% — движимое имущество. Однако во второй половине XIX века привлекательность капиталовложений растет, стимулируемая развитием акционерных обществ, изменением банковской стратегии и спекуляциями, занимаясь которыми, множество богатых наследников пустили по ветру свои состояния. Облигации заменяются земельной рентой. Владение акциями и отслеживание их курса на Бирже становится очень распространенным занятием, даже в среде мелкой провинциальной буржуазии. Так, например, одна почтенная дама из маленького беррийского городка, дочь винодела и вдова столяра, подписалась на финансовую газету и приобрела пакет акций — русские займы, Будапешт… — и купила рояль для своих дочерей.