История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

В межвоенный период путешествия были редкостью, поездки в Америку были уделом бизнесменов и богатых туристов. Незнакомый американский мир приходил к нам через кино. В те времена в субботние и воскресные вечера кинематографические «мессы» собирали целые семьи, и вестерны, мюзиклы и детективы стали частью частной жизни зрителей. Кинематограф давал людям именно то, чего они от него ждали: американский миф, а не американскую действительность, которая была не нужна французам, убежденным, что лишь их образ жизни, складывавшийся тысячелетиями, является правильным. Им нужен был Аль Капоне или гангстеры, лишь бы они оставались в Чикаго, а в Монтаржи жизнь продолжала быть безопасной. Они с интересом смотрели на скорое на расправу правосудие Дикого Запада и коррумпированность шерифов и чиновничества. Они тем более любили смотреть про то, как героические пионеры ехали в своих повозках все дальше и дальше к Тихому океану, что эти фильмы помогали собрать на воскресный обед детей и внуков. Кинематограф показывал контрмодель, то, что люди хотели для других, но не для себя; а может быть, где-то в глубине души они и хотели бы немного познать свободу и мечту. Кино скорее снимало комплексы, а не побуждало к подражанию, расслабляло, а не мобилизовало. Заокеанские триллеры не превращали порядочных молодых людей в гангстеров: благодаря им можно было «выпустить криминальный пар» и не переходить к преступным действиям. Надо учитывать, что американская кинопродукция потреблялась «широкой публикой», не разделявшей сдержанности элиты: фильм «Певец джаза» продержался на экранах сорок восемь недель, в 1929 году его посмотрели 500 ооо человек; первые фильмы про Микки-Мауса в «Парамаунте» показывались с 9 утра до 2 часов ночи. В 1917 году Эптон Синклер утверждал, что «благодаря кино мир унифицируется, то есть американизируется». Неужели?

Киножурналы

Для французской интеллигенции и тех, кто считал себя выходцами из «хороших семей», американский народ представлял собой разнородное сборище эмигрантов, многие из которых были «парвеню» и не могли претендовать на «изысканность», потому что приезжали за ней в Париж, столицу хорошего вкуса, распространявшую по всему миру платья, духи и кухню. Здесь, само собой разумеется, «все говорят по-французски». Конечно, США помогли победить Германию, но, прибыв к шапочному разбору, потеряли слишком мало людей, чтобы претендовать на военные заслуги, и если они и предприняли наступление на Сен-Миель, то лишь потому, что «пуалю»,'французские солдаты, подготовили им плацдарм. Именно из выпусков новостей французы узнавали о масштабах и ужасах кризиса в США. Сами французы находились в относительной безопасности, которую приписывали французскому здравомыслию и «чувству меры», не понимая, что глубинная причина благополучия кроется в технической и экономической отсталости, которая неизбежным образом превращала Францию в страну-музей. А в Америке в 1932 году насчитывалось 13 миллионов безработных, что вместе с семьями означало 30 миллионов человек, брошенных в бездну нищеты, оставленных на милость благотворительных обществ и скупых местных властей—на федеральном уровне не существовало никакой системы страхования от безработицы. На экране мелькали «гувервилли»*, трущобы множились не только по окраинам больших городов, но и в самом сердце Нью-Йорка—между Центральным парком и Гудзоном, где без газа, электричества и тепла ютились семьи безработных, выселенных из квартир, платить за которые они больше не могли. Среди этих безработных были инженеры, учителя, потерпевшие крах предприниматели и разорившиеся рантье—люди если не утонченные, то по меньшей мере почтенные и уважаемые, которых общество, претендующее на «цивилизованность», должно было бы предохранить от подобного унижения. Здесь, в этих киножурналах, было нечему подражать. Принималась лишь заокеанская музыка, презираемая американским мейнстримом,—джаз.

* Разговорное название палаточных поселений, в которых жили потерявшие работу американцы во время Великой депрессии.—Примеч. ред.

Джаз