История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века

Наступило ли худшее, можно ли называть Оруэлла новым Моисеем? В 1970-е годы в Латинской Америке воцарился террор, но 1980-е были отмечены восстановлением правового государства в Аргентине, Уругвае и Бразилии. Колонизация, которая принесла не только больницы и хорошие дороги, совсем не взволновала чувствительные души. II Мировая война, нацистские лагеря, ГУЛАГ, исчезновения людей, войны в Алжире и во Вьетнаме вызвали у миллионов индивидов чувство коллективной вины. «Мы не делаем, что хотим, но мы несем ответственность за то, что сделали»,—писал Сартр. Приведем в качестве примера хотя бы активистов Amnesty International. Они чувствуют ответственность за происходящее. Единение святых становится единением людей. Человек полетел на Луну, изобрел искусственное сердце, благодаря человеческой деятельности на много лет увеличилась продолжительность жизни—и в то же время он изобретает все новые пытки, разрушает психику, «дезориентирует» своих ближних все более изощренными, эффективными и часто не оставляющими следов методами. В этом его амбивалентность.

ЗАГАДКА ИДЕНТИЧНОСТИ. «ДЕЗОРИЕНТИРОВАННЫЙ» ЧЕЛОВЕК

За три десятилетия, прошедшие после окончания II Мировой войны, уровень жизни французских семей вырос в четыре раза (социальное неравенство осталось прежним). Такое происходило впервые в истории. Это было настолько удивительно, что стали говорить о «чуде»; впрочем, в других странах западного мира происходило примерно то же самое. Высокомерно вспомнили старый миф о Прометее. Экономисты и технократы высокомерно утверждали, что способны постоянно повышать уровень жизни; символом урбанистического высокомерия был Ле Корбюзье, объявивший себя высшим гармонизатором Города Будущего; медики высокомерно заявляли, что могут сделать продолжительность человеческой жизни неограниченной. Не только стихийные бедствия (пандемии, климатические катастрофы и пр.) были обузданы, но и, казалось, лица, принимающие решения, смогли остановить рост социальных проблем. Однако 1980-е годы поубавили спесь. Чрезмерное производство на фоне растущей безработицы столкнулось с неплатежеспособным спросом; города-солнца деградировали, наполнились шумом и стали небезопасны; увеличилось количество психических заболеваний, нейролептики успокаивали больных, но не лечили их. Возник вопрос, не вошли ли индустриальные общества в фазу энтропии, поставив перед загадкой идентичности как бедных, так и богатых.

В прежние времена человек всю жизнь занимался одним и тем же делом, иногда продолжал дело отца. «Перманентная революция» в производственном процессе (роботы, бюрократия, обучение при помощи компьютеров) принуждает работника к постоянному переобучению. Безработица угрожает всем социопрофессиональным категориям: сезонных рабочих вытесняют роботы, сельскохозяйственные производители вынуждены продавать полученные от предков участки земли, слишком маленькие, чтобы быть рентабельными, владельцы мелкого и среднего бизнеса разоряются, не выдерживая конкуренции с предприятиями Юго-Восточной Азии, и т. д. Занятость сокращается, люди не могут найти работу, и в этом мы видим драматические изменения в идентичности. Этот «кризис» (употребим это слово, хотя оно неадекватно отражает ситуацию) вызывает ослабление связей. В молодежной среде теперь «каждый сам за себя». Когда ищут работу, информацией не делятся. В социалистических странах повседневная жизнь настолько тяжела, что там тоже «каждый сам за себя». Выживание обеспечивает не столько дружба, сколько сообщничество, помогающее избежать политических проблем. Социалистическое общество, по замыслу его создателей, должно было постепенно стать бесклассовым, но оказалось пронизано осторожным эгоизмом. Как и капитализм. Это значит, что «деривации», выражаясь языком Парето, оказывали слабое влияние’ и что человек остался прежним (в большей мере таким, как его оЪисал Гоббс, нежели Руссо), какой бы ни была политическая система и идеология, на которой она основана. Травмы, наносимые безработицей, тем тяжелее, что с ней сталкиваются люди, находящиеся на социальном подъеме, по крайней мере на пути к повышению уровня жизни. Они рискнули взять кредиты, чтобы получить желанную триаду—квартира-машина-телевизор,—и теперь могут остаться без этих вожделенных благ. Работа по найму, хоть она и менее драматична, чем безработица, также ставит перед индивидом проблему самоидентичности. В секторе кустарного производства (ремесленничество) и распространения (мелкая торговля) семья и производство были слиты воедино. Наемный труд разрушает это единство, изменяет традиционные роли, вводит дихотомию внутреннее—внешнее. Пужа-дизм* и его вариации могут быть интерпретированы как восстание против этой культурной революции.

Неназываемое