История чтения

…Мой слуга,
Чтоб ночь казалась недолга,
Принес роман старинный вмиг —
Поскольку я любитель книг,
Не любящий тавлей и зерни,
Несмысленной любезных черни.
Да, чтение — удел господ![337]

Читая в постели, мы не просто развлекаемся, мы получаем нечто большее — особое уединение. Чтение в постели это акт полнейшей самоконцентрации, неподвижности, свободы от любых условностей, невидимости для окружающего мира, да к тому же, поскольку проходит оно под одеялом, в царстве сладострастия и греховного безделья, имеет легкий привкус запретности. Возможно, именно память об этих ночных бдениях придает детективным романам Джона Диксона Карра, Майкла Иннеса или Энтони Гилберта все их я читал в юности, во время летнего отпуска, некий эротический оттенок. Обычная фраза «взять книжку в постель» всегда казалась мне полной чувственного предвкушения.

Романист Йозеф Скворецки описывал свое детское чтение в коммунистической Чехословакии, «в обществе, где все было регламентировано жесткими правилами, неподчинение наказывалось в старом добром стиле, распространенном до появления доктора Спока. Одно из таких правил: свет в спальне нужно гасить ровно в девять часов. Мальчики должны были вставать в семь часов утра и спать по десять часов в сутки»[338]. Так чтение в постели становилось запретным. И вот, пишет Скворецки, после того как свет был погашен, «устроившись в постели, я с головой накрывался одеялом, выуживал из под матраса электрический фонарик, а потом наслаждался: читал, читал, читал. В конце концов часто уже после полуночи я засыпал, изнемогая от приятной усталости».

Писательница Энни Диллард вспоминает, как книги ее американского детства уводили ее из маленького городка на Среднем Западе: «…я могла представить себе жизнь среди книг в любом другом месте… И мы разбегались по спальням, и лихорадочно читали, и любили огромные деревья за окнами, и ужасное лето, и ужасную зиму Среднего Запада»[339]. Чтение в постели одновременно открывает и закрывает для нас окружающий мир.

Надо сказать, что чтение в постели не такая уж древняя привычка. Греческая кровать, клин, представлявшая собой деревянный каркас на прямоугольных или вырезанных в форме лап животных ножках и украшенная прекрасной росписью, не особенно годилась для чтения. Во время собраний этими кроватями позволяли пользоваться только мужчинам и куртизанкам. У них было низкое изголовье, вообще не было изножья, матрасов и подушек, и предназначались они как для сна, так и просто для отдыха. В таком положении можно было читать свиток, держа один его конец левой рукой и раскручивая другой конец правой рукой, одновременно опираясь на правый локоть. Эта довольно неуклюжая поза спустя короткое время становилась совсем неудобной и практически невыносимой.

У римлян были разные кровати (лекты) для разных целей, включая специальные кровати для чтения и письма. Формы этих кроватей не сильно различались: ножки вывернуты, сами кровати инкрустированы бронзой[340]. В полутьме спальни (древнеримская cubiculum обычно располагалась в самой отдаленной части дома) римская кровать для спанья зачастую служила не особенно удобной, но все же кроватью для чтения; при свете свечи, сделанной из пропитанной воском ткани, lucubrum[341], римляне читали и lucubrate[342] с относительным комфортом.

Тримальхиона, выскочку из «Сатирикона» Петрония, приносят в пиршественный зал «на малюсеньких подушечках» и укладывают на ложе, имеющее несколько назначений. Хвастаясь, что он не из тех, кто пренебрегает учением у него две библиотеки, «одна греческая, другая латинская», он предлагает написать несколько стихотворных строф, которые тут же и зачитывает собравшимся гостям[343]. И пишет и читает Тримальхион, лежа на той же вычурной кровати.

В христианской Европе в начале XII века обычные кровати были очень простыми, чаще всего их просто бросали во время вынужденных переездов из-за войн или голода. Поскольку более вычурные кровати были только у богатых и книги тоже были почти только у богатых, книги и роскошные ложа стали символами достатка. Эвстатий Буала, византийский аристократ XI века, упомянул в своем завещании Библию, несколько агиографических и исторических книг, сонник, экземпляр популярного в то время «Романа об Александре» и позолоченную кровать[344].