История детской души

— «Ну, так он дурной, очень дурной,» решила она и, понизив голос, прибавила: «бедный, бедный Лиля — так мне тебя жалко…»

Голосок ее звучал как-то особенно жалобно и нежно — Лионель почувствовал, что слезы подступают ему на глаза.

— «Отчего, милая»? дрожащим голосом спросил он, и чтобы скрыть свое волнение стал распутывать локон, привязанный к ветке жасмина.

— «Потому что ты одинокий, и я боюсь, что меня ты уже больше никогда не увидишь…»

И снова она подняла свои голубые глаза к голубому небу, точно далеко в горнем мире что-то чудное к себе манило ее…

Лионель взял в свои ее маленькие ручки, грустно защемило его сердце, но его грусть была — иная…

— «Милая, говорить так не надо,» тихо промолвил он. «Но, верно, я еще часто буду видеть тебя — когда даже из Коммортина уедем, я тебя не забуду — я вернусь к тебе, когда буду большой.»

Она-задумчиво остановила на нем свои глазки.

— «Много времени пройдет, Лиля, пока ты будешь «большой.»

Он промолчал. Конечно, она была права. Много, много времени действительно пройдет, пока он станет «большой» — да еще, настанет-ли оно для него? Он чувствовал, что не хотелось бы ему быть когда-нибудь «большим»; быть «маленьким», — и то для него было уже так тяжело… Он не мог себе представить даже возможности прожить долгие, долгие годы, в труде и работе, только для того, чтобы достичь того возраста, в который люди становятся «большими», и знать, что за тем потянутся еще долгие годы нового труда, новой работы, пока наконец не настанет старость — и все закончится — могилою и забвением того, что когда-нибудь да было… Он знал, что большинство людей живет, ни мало не смущаясь этим своим жребием — но он, для себя, страшился его… Если бы после смерти наставала жизнь иная — каким светом осветилось бы все, что теперь было так загадочно — но ученые эту надежду разрушили, возвестив, что смерть есть конечный предел жизни души… В глубоком раздумье он все продолжал стоять на коленях перед Жасминной, держа ее маленькие ручки — а она так серьезно на него смотрела своими большими лучезарными глазами — и оба молчали — как бы чувствуя приближение чего-то непонятного для них самих… Тень грядущего таинственно их настигала — или же, то была не тень — a светлое облако, которое тихо надвигалось, чтоб укрыть их и осенить светлою радостью?.. Казалось невероятным, чтобы и эти две чистые, молодые жизни, в свое время, вошли в общую колею, чтобы, не щадя их, грубость века и на них наложила свое клеймо — возмутительно было подумать, что этот вдумчивый мальчик с чуткой, поэтичной душою превратится в обыденный тип современного человека, и еще возмутительнее была мысль, что эта прелестная девочка, в глазах которой отражалось само небо — превратится в тип современной женщины — что в них обоих потухнет святой огонь, который теперь теплился тихим, ясным светом… Что ожидало этих детей? Кто бы мог сказать это!

…Однако, Жасмина зашевелилась в своем зеленом гнездышке.

— «Я сейчас уйду, Лиля,» объявила она.

— «Зачем так скоро?» воскликнул Лионель, «останься еще немножко.»

— «Нельзя,» сказала она, «я обещала папе прийти за ним перед обедом, он теперь ждет меня.»

— «Приходи еще после обеда», просил мальчик, «вернись в 4 часа, я буду здесь, буду ждать тебя.»

— «Хорошо, Лиля, постараюсь, — может быть, приду, может быть-и нельзя будет,» сказала она вздыхая. «Но я уверена, что я тебя скоро опять увижу — не стану ждать, чтобы ты был „большой!“ Только не забывай меня, Лиля!»

— «Тебя забыть — нет, нет» — с жаром ответил мальчик, поправляя шляпку на ее головке, «никогда, никогда тебя не забуду, милая, милая, маленькая Жасмина!»

Она тихо улыбнулась.

— «Хочешь еще раз поцеловать меня, Лиля?» тихо спросила она.

В ответ он крепко обнял ее и нежно, нежно поцеловал маленькие губки, которые из-за цветов протягивались к нему.

— «Прощай, Лиля!» сказала она тогда — и на четвереньках принялась выползать из-под зелени.

— «Прощай, Жасмина! но не надолго!» ответил он.

— «Не надолго» — повторила она — «только не забывай меня, Лиля!»

— «Никогда» — твердо проговорил мальчик, грустно ей улыбаясь и глядя на нее сквозь густую зелень изгороди, за которой она уже теперь стояла. Она тихо пошла по тропинке и вдруг обернулась — быстро побежала назад и, раздвинув обеими ручками ветки жасмина, еще раз выглянула из-за своих цветов.

— «Лиля, прощай! Не надолго!» сказала она и затем исчезла.