История династии Сфорца

Ночью было зажжено столько огней, что казалось, будто Милан объят пожаром. В замке гостям показали предметы, составлявшие часть приданого, выплаченного дядей невесты. Первым в их списке значится самый ценный из них.

Во-первых, драгоценное ожерелье с шестью крупными прозрачными рубинами (balassi), двадцатью четырьмя бриллиантами различных видов, шестью изумрудами, четырьмя десятками больших жемчужин и тридцатью шестью маленькими: его оценивали в 9000 золотых дукатов. Всего же здесь было драгоценностей на 70 000 золотых дукатов.

Серебряные столовые сервизы и утварь были из тех, что тогда умели делать только в Италии; несомненно, находились они в достойных их сундуках. В списке упоминаются церковные книги: канон Пресвятой Богородицы, требник и бревиарий, с окладами весом в 344¹/₄ унции серебра, а ценились они по золотому дукату за унцию. Одежда, разумеется, составляет большую часть списка, занимающего шестнадцать печатных страниц.

До Комо невесту сопровождали Людовико и Беатриче, ее мать и брат Эрмес и весь двор. Здесь она со слезами распрощалась со своей семьей и в тот самый момент, который был вычислен Амброджио да Розате, взошла на двадцатичетырехвесельный корабль, прекрасно украшенный для нее жителями Торно драпировкой и зеленью. Ночь она провела в замке Маркезино Станга в Белледжьо. На следующий день они попали в ужасающий шторм, описанный Банделло (Новела 31). Господа кавалеры оцепенели от страха («di malissima voglia»), королева и другие дамы рыдали и молили Бога о спасении, а гребцы бросили весла и призывали на помощь святых. Единственным, кто сохранял спокойствие, был юрист Джиасоне дель Майно, смеявшийся над ними всеми. В этой компании оказался также Амброджио де Предис, который должен был написать портрет Максимилиана.

Жених долго откладывал свой приезд в Инсбрук. Ему быстро наскучила невеста, которая была столь же легкомысленна и пуста, как и ее братец Джан Галеаццо. Когда он понял, что его надежды на появление наследника напрасны, он оставил ее в Инсбруке, где она была предоставлена самой себе и вела весьма уединенный образ жизни.

В то время в Италии не было ни одного государства, которое в случае необходимости не обратилось бы за помощью к французам, но очень немногие из правителей могли бы договорится с турками. Венеция, самое сильное и самое централизованное государство на полуострове, как мы видели, уже не раз тщетно взывала к Людовику XI. Но хотя Людовико не смог бы предотвратить готовящееся вторжение, у него были основания опасаться его последствий, и даже если он сам не был за него ответственен, он с самого начала пытался извлечь из него выгоду для себя лично. Хронист Прато слышал, как слепой монах, проповедовавший перед Людовико на Пьяцца дель Кастелло, склонился к нему со своей трибуны и произнес: «Синьор, не показывайте французам дорогу. Вы будете сожалеть об этом». Вместо того чтобы, следуя примеру своих предшественников в Милане, рассматривать союз с Францией как средство укрепления альпийской границы, Моро сознательно использовал его для разрушения горного барьера. «Названный синьор Людовико был человеком очень осторожным и весьма проницательным в момент опасности, — пишет Коммин. — Я говорю о том, кого знаю и с кем я обсуждал многие вопросы, о человеке, забывавшем о вере, когда ему было выгодно нарушить свое слово». По характеру своему он был трусом, готовым пойти на все, чтобы избежать грозившей ему опасности, доверяясь своему умению вершить дела постыдные и бесчестные, которое прошло испытание в дипломатических интригах Италии пятнадцатого века и благодаря которому, по его собственному мнению, он смог бы выпутаться из любой сложной ситуации.

Единственным правителем, который, сколь бы беспринципен он ни был, хорошо понимал, что обращение к французам является ошибкой и нарушит сложившийся баланс сил на полуострове, был старый Ферранте Неаполитанский, которому самому удалось защитить свое королевство от последних попыток анжуйцев заявить о своих правах. Показательно, что Людовико пытался обмануть его, заявив о том, что и он никогда не согласился бы на французское вторжение и если бы он был уверен в поддержке других итальянских правителей, то открыто выступил бы против него. Тем временем королю Неаполя удалось договориться с Папой Римским. Борджиа был испанцем, и был горячим сторонником Испании, пока не попал под влияние своего сына Цезаря. Он пообещал, что никогда не передаст Карлу VIII инвеституру Неаполя, которую его предшественники пожаловали Ферранте. Этот новый союз, к радости Папы, был скреплен женитьбой его сына Гоффредо на донне Санчии Арагонской, которая была родной дочерью Альфонсо Калабрийского и, следовательно, приходилась герцогине Милана сводной сестрой. Гоффредо стал маркизом Сквилачче. Карл VIII был весьма раздосадован и с негодованием заявил, что его права на Неаполь столь же законны, как его на право французский трон.