История довоенного Донбасса в символах. Точки

– Теперь всё… Ну, иди, я догоню…

– Нет, точно всё?

– Точно, точно. Топай давай.

Решетка у бордюра оставалась неподвижна. Вид конторского здания радости особой не вызывал, но Егор не мог оторвать взгляда от трёхэтажной кирпичной коробки, думал, что назвать мебельную фабрику «Солярис» – вот это аутизм, типичное умопомешательство. Матвеич, директор фабрики, самый главный мебельщик, выходец из шестидесятых, и всё такое прочее, мог прибавить к «Солярису» «Имени Эрнста Неизвестного», хватило ума не делать подобной глупости, зато не хватило для того, чтобы немедленно избавляться от сотрудников, подобных Марочкину. «Чёрт, если я такой умный, почему у меня так мало денег? – подумал Егор. – Может честность мешает?».

Вслед за Вовой он, конечно же, не пошёл, направился к проходной, сделанной для второго класса: мебельщиков, занятых непосредственно сборкой мебели. Рабочий день начался часом ранее; первые признаки постороннего Егор ощутил на себе, когда старик-вахтёр заблажил, задребезжал сквозь немытое стекло:

– Э-э-э, куда пошел, посторонних не пущу, стой, куда по…

Визжал, извивался сиреной старческий вой, а к воротам подъехал фургон, к вою прибавился клаксон грузовика. В ходьбе развернувшись, Егор дал вахтёру узнать себя, не проронив и слова, указал на нетерпеливый фургон. Грузовик, преодолев неприступные ворота, скрыл движение Егора по промзоне, правда лишь частично, но для рабочих он получился некоторым сюрпризом: фура отъехала и как из-под земли, на площадке объявился человек.

«Сволочи, ведь уже целый час как работать должны», – думал Егор, не сбавляя шага, а у стен склада стояли люди в спецодеждах, провожая его настороженными взглядами, зашушукались женщины, занимавшие разбросанные в беспорядке тракторные покрышки. Не то, не то нужно было Егору. Пройдя по высокой, вздувшейся трещине в асфальте, украшенной высохшей травой, он завернул за угол и попал в общество мужчин пролетарского происхождения. Им стоило усилий не встать по стойке «смирно», – узнали Егора, он их узнавать не собирался, сразу вперил взгляд в рыжеволосого парня, и, не отрываясь, глядел на него, пока устраивался на каком-то полене, или канистре.

– Меня зовут Егором Михайловичем, – очень чётко выговорил он; усмехнулся. – А ты думал я старый, толстый и лысый, да?

Рыжий молчал.

– Я так полагаю, ты всё это шутил, когда орал, что башку мне оторвёшь и кишки намотаешь на… Сидеть всем! – рявкнул Егор, боковым зрением заметив какое-то движение.

– Мы Ленку как мужики разделим, по цивилизованному, – продолжал Егор после краткой звенящей паузы.

– Стреляться будете? – спросил кто-то со стороны.

– Закрой пасть и подай вон ту бочку, – отрезал Егор.

– Ручонки не замараешь? – произнёс, наконец, рыжий, однако решительности для насмешки ему не хватило.

– Ставь локоток, – предложил Егор, когда жестяная бочка из-под солярки оказалась между ними.

– Говно затея, – сказал кто-то еще – уже позади.

– Ты сам говно, – отозвался Егор.

Рука его сцепилась с рукой Рыжего.

– Раз… два… три…

«Чем они тут занимаются? – думал Егор, медленно, но уверенно склоняя руку рыжего к краю бочки. – На звёзды смотрят? Или на баб?»

Никто не зааплодировал, когда он одержал безоговорочную победу.

– Сука… вот сука, – повторял рыжий, потирая побежденную руку. Егор уже повернулся к нему спиной, когда тот выкрикнул:

– Всё равно! Не будет Ленка с тобой больше трахаться!

Егор не выдержал – редкий случай. Схватил рыжего за волосы, бил его лицом о крышку бочки, выплёскивая злость на тех, кого не мог вот так, не жалея сил, раз за разом, харей о бочку, ещё раз, ещё, некому было ему ни помешать, ни остановить, все зашуганные до зачатия, «народ», мать их так, освобождённый от социалистического гнёта, человеческая трудовая масса…

Он не помнил, когда прекратил жестокое избиение представителя рабочего класса. Был уверен, что остановился сам, рывками плеч оправил на себе одежду, тяжело дыша приблизился к женскому обществу, изрядно, должно быть, напугав их своим взглядом, схватил за предплечье темноволосую девушку, испуганную не менее всех остальных, потащил к нарядной, в тысячный раз недоумевая, как это комната может называться прилагательным: «гостиная», «детская». Нарядной может быть ёлка, ребёнок может быть нарядным, особенно если отправляется для фотографирования, но серая унылая пыльная коробка с пустующими рядами стульев, с трибуной, с графином, где вода зацвела уже до твёрдого состояния – это всё никак нельзя было назвать нарядным.

Впрочем, отвлекаться на подобные пустяки было некогда. Грозно, немигая Егор смотрел в глаза толстой, пожилой бригадирше, предъявляя в качестве доказательства темноволосую девушку Лену и со снисходительной убедительностью повторял: поймите, войдите в положение, не держите глаза закрытыми, вы ведь тоже женщина, у вас тоже были подобные ситуации, задержка – она ведь всегда, как в первый раз, нельзя не проявить участие, к тому же не чужие друг другу, в одной упряжке колбасимся…

Позже, когда они вдвоём направлялись к проходной, Лена бормотала:

– Егорушка что же ты наделал, опять…