История дождя

Вот так просто. Мои слова она не редактировала, не направляла и не подвергала цензуре. Она не входила в Режим Учителя, не просила меня рассказать, что я подумала или записала в отчет, и она не превращала подарок в упражнение. Она сделала самое щедрое и невероятное — дала мне поэзию.

На заметку будущим Суейнам: чтение антологии поэзии в институтском дворе — хотя теперь есть прецедент и такое занятие может казаться естественным и ничем не примечательным для Суейновых Умов, — не является лучшим средством от жуткого кошмара, каким является юношеский возраст. Чтение стихов стало клеймом на моей судьбе. В Техе это классифицировали как из ряда вон выходящую странность и оставили меня в одной компании с Киерой Мерфи, Поедательницей Крайолы, и Кэнис Клохесси, Страдающей Запором, в чьем уникальном случае дерьма не случилось.

Я потеряла навыки разговора. Я не получила ни одного приглашения на вечеринку по случаю дня рождения, — нет, был один-единственный раз, когда мистер Малвихилл, который женился на восточном ветре[654] по имени Ирен, позвонил ей с целью досадить и сказал, что пригласил весь курс на четырнадцатилетие своей дочери Шинейд.

Я не пошла, и мне было все равно. Потеряв брата, я потеряла больше, чем полмира. Я осталась внутри чего-то узкого, словно на поле книжной страницы, и на том поле параллельно основному тексту я напишу маргиналии[655].

Глава 2

Нас четверо в чистилище[656], в существование которого я не верила, пока не оказалась в нем. Я тут самая молодая. Элинор Клэнси самая старая. У нее необычайного размера коричневый парик, как у мисс Топит в «Мартине Чезлвите». Она говорит «О, милая» мне и медсестрам, и когда они поднимают ее с кровати, я отвожу взгляд, чтобы не видеть ее тонкие голени, — кажется, они вот-вот с треском переломятся. Миссис Мерримен вообще не разговаривает. Она говорила, когда ее привезли, но потом замолчала — слишком расстроена тем, что находится здесь. Она хочет оставаться в настоящем мире, где ее Филип нуждается в ней и не справится без нее. Она не хочет быть в этом промежуточном месте, ни здесь, ни там. Миссис Мерримен лежит у стены и тонким голосом жалуется ей и причитает, пытаясь задушить подвывающие рыдания, а мы притворяемся, что не слышим их. Джеки Феннелл — лидер группы поддержки, заводила и вдохновительница. Она похожа на одну из тех актрис, которых приглашают для участия в телевизионных больничных сериалах. Ничего плохого не может случиться с вами, когда вы так великолепны. «Lucozade»[657] Джеки — белое вино, Бенни проносит его тайком, так что она не может угощать нас, но могла бы раздобыть для меня шоколад «Green & Black’s»[658] и лак для ногтей «Glamour» или «Magenta», если бы я захотела. Однако все мы здесь для чего-то другого. Вы даже не можете представить себе, сколько всего может пойти не так, как говорит Тимми.

Для меня мука мученическая говорить вам, где у меня болит, сказала миссис Мерримен.

Мое тело — моя темница, сказал РЛС[659].

У нас на окнах занавески из синего пластика, и когда они колышутся ш-ш-ш-ш с тихим шорохом, вы сразу вспоминаете, что попали в чисто деловую атмосферу.

Мистер МакКи приходит с доктором Нараджаном посмотреть результаты моих анализов. Мистер МакКи — Важная Птица в самом прекрасном на свете костюме и белой рубашке — либо мистер МакКи родился в ней, либо умеет надевать ее так, что не образуется никаких складок, какие бывают у других людей. Его единственный недостаток — галстуки с маленькими картинками, какие кто-то поместил там ради веселья. Сегодня это серебряные рыбки.

— Твои анализы, Рут, вызывают у меня тревогу, — говорит он.

Когда дело доходит до того множества тех вещей, какие Майна Прендергаст со своими манерами гостиной девятнадцатого века называет «Дела Сердечные», некоторые женщины оказываются весьма практичными. Такие женщины переживают боль, оценивают потери и сразу же приступают к исправлению ситуации. Такие женщины не испытывают внутренней безнадежности. Они откажутся от своей красоты, пожертвуют своим счастливым музыкальным смехом, вынесут душевные муки столь сильные, что в сердце образуется пустота, но все равно не будут побеждены. Моя Мама — одна из таких женщин.

Мама знала, что Вергилий перестал творить, и все то, что было включено, теперь оказалось выключено, и через некоторое время наступила ее естественная реакция — пойти поискать плоскогубцы, гаечные ключи и что там еще надо, чтобы все снова заработало.

Или прокладки. Может, это именно то, что надо? У меня маловато времени, чтобы находить метафоры. Как бы то ни было, ведь это Борхес сказал, что написанное лучше, когда оставлены ошибки. Если бы у Шекспира был редактор, то у нас не было бы Шекспира.