История древнерусской литературы

Славяне, прибывшие главным образом из бассейна Дуная, были известны Восточной империи уже в первые века от P. X. Византийские историки VI-VII в. от Прокопия до Менандра Протиктора и Феофилакта Симокаты распознали большой этнический комплекс, от которого произошли целые моноязычные общности, подвергавшиеся вторжениям и нашествиям. Наблюдения Прокопия Кесарийского, относящиеся к антам, расселившимся в областях к северу от Дуная и Черного моря, были аналогичны воззрению, сложившемуся на западе у автора «Гетики» Иордана, который в славянах и антах видел единый большой народ, больше известный под названием венедов, проживавших на обширных территориях от Вислы до Дуная и далее на Восток. Венеды были известны уже в I—II в. от P. X. Плинию Старшему, Тациту и Клавдию Птолемею.

Интерес, который новые народности вызывали в греко-латинском мире после эпохи Юстиниана, был совершенно иного рода, поскольку был связан с более насущными проблемами. Славяне, не будучи организованы в политическом и военном отношении, тем не менее вслед за другими народами-завоевателями или отдельными группами постепенно проникали на территорию Византии. Своеобразный характер их проникновения в историческую Европу будет еще в эпоху романтизма увлекать исследователей в поисках «духа» этой цивилизации.

Многочисленные славянские группы, проникая на Балканский полуостров, заселяли к VI—VII в. греческие земли. Они ассимилировались, но в то же время, особенно в зоне Халкидонского полуострова, сохраняли свои обычаи и собственный язык. Византийская администрация уже в VII—VIII в. начала набирать из их среды переводчиков для сношений с племенами за Дунаем. Хотя славяне и относились к единой большой этно-лингвистической общности, раскинувшейся на большей части нехристианизированной Восточной Европы, они не являлись, однако, с точки зрения Империи, единым субъектом «славянской политики». Хотя их лингво-географическое положение долго оставалось скрытым под владычеством различных народов — готов, гуннов, авар, выходцы из разных племен поступали на военную службу Византии. Несмотря на то что некоторым византийским наблюдателям и не была чужда концепция родства славянских племен, принадлежавших к одному и тому же этносу, интересы переговоров с военными вождями мешали доискиваться этнической сущности языческого мира, нависшего с севера от Дуная и Босфора. Лишь когда военные потребности стали более органически согласовываться с религиозной политикой и Византия начала использовать в Европе деятельность христианских миссионеров как инструмент духовного и материального влияния, выявилось истинное лицо этой части варварского мира.

Миссионеры восточной Церкви проповедовали Новый Завет и организовывали христианскую жизнь новообращенных, используя местные славянские наречия, в то время как римская Церковь вводила среди новообращенных в качестве языка богослужения латинский. В основу этих двух подходов лег комплекс причин, связанных с различными экуменическими представлениями, а также с разным опытом и техническими возможностями. Византийская Церковь, поддерживаемая бюрократией многонациональной империи, имела постоянные контакты с иноязычными цивилизациями Азии и Африки, располагала переводчиками и привыкла переводить на различные языки даже каноническую литературу, требующую осторожного подхода. Рим же, напротив, признавал в универсальности латинского языка инструмент для установления собственного наднационального господства. Кроме того, единство государственной и религиозной власти давало Византии возможность прямого контроля над всей внутренней и внешней политикой, в то время как западная Церковь должна была осуществлять свою деятельность, особенно в Центральной и Восточной Европе, во взаимоотношениях с военно-политической системой немецких феодалов.

К середине IX в. латинские и византийские миссии начали сталкиваться между собой в районе между Эльбой, Моравией и Дунаем. Западное христианство не было еще отделено от восточного, и власть римского первосвященника (несмотря на разногласия, вызванные так называемой «схизмой Фотия») не была решительно противопоставлена власти константинопольского патриарха. Больше, однако, чем церковное соперничество, довлел конфликт за первенство между Византийской и Германской империями, все более обострявшийся со времен Карла Великого.