История елочной игрушки, или как наряжали советскую елку

«Жизнеутверждающая», «веселящаяся» и «радостная» сталинская Культура Два260 отлилась не только в классическую формулировку «жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее»261, но и в целый ряд канонических, знаковых определений и понятий, связанных с детьми («Нигде нет такой заботы о детях, как у нас! Наши дети – самые веселые, самые здоровые, самые счастливые дети в мире!»262). Богато украшенная, сияющая елка становилась отныне символом новой, «советской» радости, веселья и изобилия263, а новая советская елочная игрушка призвана была в материализованной и внешне очень привлекательной форме воплощать, фиксировать и пропагандировать достижения советской власти и преимущества социалистического строя. Как утверждалось в одной из передовиц советского журнала «Игрушка», сейчас «вряд ли нашлись бы люди», «которые бы осмелились, как они это делали всего несколько лет назад, оспаривать большое педагогическое значение» новогодней елки и елочных украшений. Педагоги – «левые загибщики», «ославившие это прекрасное детское развлечение как буржуазную затею»264, были развенчаны и гневно заклеймены.

Образцовая новогодняя елка. Журнал «Игрушка». 1937. № 8

В случае с елкой и елочной игрушкой власти применили проверенный и отлично зарекомендовавший себя прием вливания «нового вина в старые мехи». Укоренившуюся традицию наполнили новым смыслом, попутно заменив и соответствовавшую ей атрибутику: «Сейчас бы мы назвали эту перемену идеологическим ребрэндингом… В молодой советской стране должны были возникнуть новая мифология и новые герои, которые могли бы заменить волхвов и младенца. Но в случае с елкой эта смена породила самую, возможно, трогательную и человечную традицию советского времени»265.

Возвращение елки как феномена уже новой – советской – праздничной культуры требовало «осовечивания» ее содержания, которое легко можно было представить и манифестировать через изменение ее праздничного убранства. Этот процесс нашел свое отражение даже в новой елочной «декоративной» терминологии. Так, знаменитая «Песня о елке» Самуила Маршака (1939), начинающаяся риторическим вопросом: «Что растет на елке?», продолжающаяся разъяснением: «Шишки да иголки. Шоколадные шары не растут на елке», завершалась ударной и вполне советской концовкой: «Эти флаги и шары выросли сегодня для советской детворы в праздник новогодний»266. Именно «флаги», а не флажки символизировали на новой елке новую, советскую действительность267. То же находим чуть позднее у Корнея Чуковского: «Завертелись бы на елочке флаги из зеленой, из малиновой бумаги»268.

Процесс формирования визуальной «елочной» идеологии пришелся на вторую половину 1930-х годов. Образуя изначально довольно случайный и даже противоречивый (в силу отсутствия необходимых – да и вообще всяких – игрушек и украшений и неразработанности методик оформления елки) текст, этот визуальный ряд все более «застывал» и «кристаллизировался» (Владимир Паперный), чтобы обрести, наконец, статус визуального елочного канона. Причем канонизация образа новой советской елки произошла довольно стремительно: уже к началу 1940-х годов он довольно прочно закрепился в массовом сознании. Военные и послевоенные годы лишь способствовали его дальнейшей стандартизации и унификации. В определенной степени это можно было объяснить тем, что к середине 1930-х годов тот тип визуальной репрезентации, который принято определять как «соцреалистический канон», уже оформился269 и мог быть быстро и успешно воплощен во вновь возникающих носителях социалистической идеологии, к которым, безусловно, относилась и советская елочная игрушка. Она была фактически исключена из сферы производства в эпоху художественного плюрализма 1920-х годов и, напротив, активно насаждалась в эпоху «идеологического монизма тоталитарного государства в 1930-е годы, предполагавшего монолитность всей советской культуры, включая единый Большой стиль “соцреализма” во всех без исключения культурных явлениях времени»270. Это была одна из многочисленных разновидностей и форм «ритуализированного искусства», «искусства эстетики тождества»271.

Если следовать теории «жизненных фаз соцреалистического канона», предложенной Хансом Гюнтером272, то елочная игрушка успешно обошла фазу «протоканона», быстро миновала стадию «канонизации» и достаточно долго задержалась на стадии «каноноприменения». В своей наиболее откровенной, полной и «классической» форме советский елочно-игрушечный канон явил себя к середине 1950-х годов, чтобы затем деканонизироваться к рубежу 1960-х и 1970-х и раствориться в последующие годы (впрочем, даже в постсоветской елочной игрушке иногда можно уловить элементы «советского клише»).