История евреев в России и Польше: с древнейших времен до наших дней.Том I-III

Мы уже имели случай сослаться на работу хасидского апостола Якоба Джозефа Коэна (Толдот Яков Йосеф), который впервые воспроизвел изречения Бешта и в качестве комментария позволил себе нападки на схоластическую «псевдомудрость» раввинов. Работа Коэна, появившаяся в 1780 году, еще раз взбудоражила раввинский мир. Из Вильны был дан сигнал к новому походу против хасидов. Раввины Литвы, собравшиеся в 1781 г. на ярмарке в Зельве, в Гродненской губернии, выступили с воззваниями ко всем еврейским общинам, требуя строжайших наказаний для «бесчестных последователей Бешта, разрушителя Израиля». Все ортодоксальные евреи были призваны подвергать хасидов социальному остракизму, считать их неверными, избегать любых контактов и избегать смешанных браков с ними, а также воздерживаться от захоронения их умерших. Противники хасидов называли себя митнагдим, «протестантами», и повсюду преследовали их как опасных раскольников.

Формирование важных хасидских обществ в Белой России под руководством Залмана. Шнеорсон усилил волнение митнагдим. На раввинских конференциях, проходивших в Могилеве и Шклове, против хасидов были приняты суровые меры, а их лидер был объявлен еретиком. Напрасно Залман защищался и в своих посланиях к раввинам демонстрировал свое православие. Напрасно он ездил в Вильно, чтобы получить личную беседу с Илией Гаоном и смыть с себя и своих последователей пятно ереси. Суровый Гаон отказывался даже видеть представителя инакомыслия. В самом конце XVIII века борьба партий в русском еврействе все более и более обострялась и, наконец, привела, как мы увидим далее, к вмешательству русского правительства.

Воюя друг с другом, раввинизм и хасидизм нашли точку соприкосновения в общей ненависти к новому Просвещению, которая исходила из мендельсоновского кружка в Берлине. Если раввинизм противился светскому знанию активно, рассматривая его как конкурента, оспаривающего собственную духовную монополию, то хасидизм противился ему пассивно, всем своим существом, движимым непреодолимой склонностью к умственной сонливости и «благочестивому обману». Хасидизм и его неразлучный спутник цадикизм, продукты мистического взгляда на жизнь, были бессильны против холодного логического рассуждения. Само собой разумеется, что цадики относились к светскому учению еще более враждебно, чем раввины. Правда, раввинизм погрузил еврейский ум в стоячие воды схоластики, но хасидизм в своем дальнейшем развитии стремился вообще усыпить рациональное мышление и в чрезмерной степени культивировать религиозное воображение за его счет. Новое культурное движение, возникшее среди евреев Германии, не имело шансов проникнуть в это темное царство, охраняемое, с одной стороны, схоластикой, а с другой — мистицизмом. Те немногие отдельные личности в польском еврействе, которые проявляли склонность к светской культуре, были вынуждены уехать за границу, прежде всего в Берлин.

Одним из таких редких беглецов из царства тьмы был Соломон Маймон (1754-1800). Родился он в семье сельчанина в Литве, близ Несвижа, в Минской губернии, где получил талмудическое образование и где, едва достигнув двенадцати лет, был женат своими старомодными родителями. Однако, в отличие от тысяч других еврейских юношей, ему удалось избежать духовной гибели в тине повседневности. Наделенный пытливым умом, Соломон Маймон постоянно продвигался вперед в своем умственном развитии. От Талмуда он перешел к Каббале, которой в свое время был полностью поглощен. От каббалы он совершил внезапный скачок к религиозной философии Маймонида и других средневековых еврейских рационалистов. Его юношеский ум жаждал новых впечатлений, а их ближайшее окружение не давало ему. В 1777 году Маймон оставил дом и семью и отправился в Германию, чтобы овладеть светской культурой. Он очутился сначала в Кенигсберге, а затем проследовал в Берлин, Познань, Гамбург и Бреслау, претерпевая всевозможные страдания и в полной мере вкушая горечь жизни странника в чужой стране. В Берлине он познакомился с Мендельсоном и его окружением, быстро познакомился с немецкой литературой и наукой, глубоко изучил философию, особенно систему Канта.