История Франции

В действительности, как говорил сам Бриан, он осуществлял «политику нашего возрождения», поскольку Франция вышла из войны «совершенно обескровленной» и могла проводить лишь политику, направленную на длительное лечение ран. С другой стороны, Бриан всегда использовал трибуну Лиги Наций для защиты своей политики разоружения, сближения с англичанами и примирения с Германией. Если в Париже Картель левых обладал лишь нестабильным большинством, при котором Эррио сменял Пуанкаре, а Пуанкаре — Эррио, то Бриан оставался на месте, будучи глашатаем новой политики, вновь вернувшей Франции лидерство, основанное на ее престиже в Лиге Наций.

Когда в 1932 г. Аристид Бриан умер, Эррио почувствовал, что это событие — наряду с кризисом, который после Соединенных Штатов поразил Германию, — неизбежно положит конец потеплению, достигнутому Брианом в паре со Штреземаном, который скончался в 1929 г. Уже в 1930 г. палатой депутатов Франции большинством в один голос было принято решение о строительстве оборонительной линии Мажино на границе с Германией.

В Германии после успеха Гитлера на выборах 1931–1932 гг. набирал силу национал-социализм, а во Франции подняли голову симпатизировавшие Муссолини крайне правые, для которых прикрытием служили дружеские отношения министра Андре Тардье с их лигами.

Отныне судьба Франции решалась не в Женеве, а на парижских улицах.

Общество и экономика: неожиданный кризис

Анализируя историю Франции 30-х годов, американский историк Юджин Вебер заметил, что ее аспекты последовательно отражаются в произведениях Эмиля Золя. Серию открывает «Дамское счастье», за ним следуют «Деньги» с их финансовыми проблемами, «Добыча» с ее скандалами, «Жерминаль» с его социальными конфликтами — и все это ради того, чтобы завершиться тотальным крушением «Разгрома».

На деле эти эпизоды следуют в двойном контексте, еще более широком, связующем их в одно целое. Во-первых, это старение страны, во-вторых — ее пацифизм, отчасти проистекавший из первого.

Старение французского общества произошло прежде всего из-за утраты на войне более молодых мужчин: 1,4 миллиона человек погибли, 1 миллион — отравлены газами, искалечены, обезображены, а из 6,5 миллионов выживших половина получили тяжкие ранения. Демографический провал стал очевидным, когда возрастные категории, испытавшие на себе убыль, достигли зрелости: в 1936 г. лишь 31 процент населения имели возраст менее двадцати лет, тогда как 15 процентов французов были старше шестидесяти. Это старение общества прибавилось к давней мальтузианской тенденции, пощадившей только зажиточных буржуа из богатых аграрных регионов. Поэтому в целом с 1935 г. количество смертей превышало количество рождений. Согласно подсчетам, при сохранении такого ритма французам к 1980 г. грозило вымирание. Только иммиграция могла компенсировать военные потери и воздействие мальтузианских тенденций. И хотя политика поощрения рождаемости не провозглашалась, демографический кризис вызывал глухое беспокойство в обществе, продолжавшем связывать успех в возможном военном конфликте с численностью вооруженных сил. Тем более, что для Франции эта тенденция проявилась сильнее, чем для ее соседей, в частности Германии.

Это старение было заметно уже при взгляде на поведение руководства той или иной страны и даже на возраст политического режима. Гитлер был совсем новым человеком, Муссолини пребывал в расцвете сил, Сталин только что обеспечил себе политическое превосходство в СССР, тогда как лица, доминировавшие во французской политике, — Бриан, Эррио — казались лишенными всякого пыла и не способными к решительным действиям. Во всяком случае, Третья республика не предприняла никаких шагов, способных произвести впечатление на соседей, озабоченных демонстрацией своей силы и экспансионистской энергии.

Что касается движения пацифизма, то изначально он вовсе не был связан со страхом возможного поражения в новой войне. Это произойдет только после оккупации нацистской Германией Рейнской области в 1936 г. Пацифизм унаследовал лишь память об ужасах войны, перенеся ее на собственную основу. Лозунг пацифистов 20 — 30-х годов «Больше никогда!» отличался от лозунга «Война — войне!» пацифистов, живших накануне 1914 г. И он исходил не из определенного политического лагеря — в данном случае от социалистов или анархистов, — а вытекал из послевоенного состояния всего общества.

Страх перед новой войной еще не был оседлан страхом перед новым поражением; это произойдет после прихода к власти Гитлера и увеличит число пламенных пацифистов.