Среди трудового народа эта победа вызвала взрыв радости. Несколько недель не прекращались марши и шествия с аккордеонистами во главе колонн. Выборы в парламент состоялись 26 апреля и 3 мая; 28 мая в годовщину Парижской коммуны 600 тысяч человек прошли перед Стеной коммунаров. Они пели «Интернационал». Также исполнялась песня шансонье Монтегю «Вперед, Леон!».
Победа левых синхронно была отмечена волной стачек. Они начались 11 мая на заводах «Бреге» в Гавре, а затем в течение нескольких дней охватили всю Францию. Производство и торговля были парализованы, так как забастовщики занимали предприятия, рабочие места, в том числе универсальные магазины, — нечто доселе невиданное! До сих пор в среднем происходило около пятидесяти стачек в месяц, в июне их число составило 12 тысяч.
Легко представить себе испуг хозяев, в особенности мелких, никогда прежде не сталкивавшихся ни с чем подобным и кричавших теперь о нарушении права собственности. Но жизнерадостность сборщиков пожертвований «для бастующих» свидетельствовала об их положительном настрое, не угрожавшем никому, — рабочие всего лишь надеялись воспользоваться преимуществами победы на выборах.
Новым стал, пожалуй, тот факт, что забастовщики были уверены: хозяева наконец-то обратят на них свой взор. Иными словами, это движение было стихийным, и, хотя профсоюзы его поддержали, вовсе не они были его инициаторами. Доказательством тому является поведение коммунальных служб, в наибольшей степени охваченных профсоюзной работой, но не принявших участия в стачках… В условиях этого хаоса, пугавшего собственников (10 миллиардов франков в золотых слитках уже пересекли швейцарскую границу), некоторые начали подумывать о восстановлении порядка, в том числе силой; прежним правительствам, которые формально еще находились у власти, для этого понадобилось бы всего несколько полков.
Прошел целый месяц, прежде чем появилось новое правительство, которое Блюм не хотел формировать, пока не истечет срок мандата предыдущей палаты. Созданное 4 июня, оно состояло только из социалистов и радикалов — коммунист Торез отказался от участия в работе кабинета, «чтобы не пугать буржуазию».
Блюм тотчас же собирает представителей профсоюзов и капитала и выступает посредником на переговорах — еще одно невиданное новшество, — которые ведутся в резиденции главы правительства — Матиньонском дворце. Крупнейшие капиталисты — Ламбер-Рибо и др. — явились на переговоры, бледные, но все же важные с виду. Профсоюзы тоже здесь, их представители — Фрашон, Жуо, Белен и др. — прекрасно понимают, что, хотя политическая победа отчасти принадлежит им, своими действиями они лишь сопровождали забастовки и захват предприятий — то, чего Леон Блюм в своем вступительном слове не одобрил.
Насколько бурно Блюм был встречен в палате депутатов («Впервые этой древней галло-римской страной правит еврей!» — заявил Ксавье Валла), настолько заключение Матиньонских соглашений проходило в атмосфере взаимного уважения, хотя для работодателей этот процесс был «тяжким и мучительным». Признав, наконец, незавидную долю «своих» рабочих, работодатели согласились с повышением заработной платы с 7 до 15 процентов, признанием полномочий профсоюзов на предприятиях, введением коллективных договоров во всех отраслях, со свободными выборами персонала предприятия своих делегатов, непременно французов. Как только соглашения были заключены, правительство выступило с проектами предоставления рабочим ежегодного двухнедельного оплачиваемого отпуска и ограничения рабочей недели сорока часами.
В обмен на матиньонские уступки профсоюзы пообещали прекратить занятие заводов и возобновить работу.