История Франции

В одном немецком докладе говорилось, что «наши лучшие союзники» в деле эксплуатации Франции — «это усталость и безразличие населения, которое не утруждает себя политическими спорами и довольствуется тем, что имеет хлеб и работу». Такое замечание вполне справедливо для первых месяцев 1941 г., и историк Филипп Бюррен напомнил о нем, когда попытался увидеть, как французы приспосабливались к оккупации. После того как немцами были проведены реквизиции и подавлено пассивное сопротивление, главная задача французских промышленников состояла в том, чтобы изыскать способы выжить, не оказывая при этом слишком большой помощи оккупантам. Ведь если в 1941 г. немецкие заказы выполняли 7 тысяч французских предприятий, то в 1944-м их число выросло вдвое. «Чем больше ты помогаешь им побеждать в войне, тем больше риск того, что ты полностью перейдешь под их ярмо». Шнейдер, де Вандель и другие металлургические магнаты, ограбленные и обобранные немцами, вовсе не были расположены к оккупантам — и даже к правительству Виши, столь же консервативному, как они сами. Эти недоговоренности не исключают получения прибыли, равно как и стараний сократить число рабочих, забираемых на принудительные работы в рамках Службы обязательного труда. Действия промышленников могут диктоваться как патриотизмом, так и хорошо понятным расчетом. Для Луи Рено изъятие его станков представляет собой более тяжкий удар, чем мобилизация его рабочих. Мишлен же предпочитает пожертвовать настоящим, разойтись с политикой экономического сотрудничества ради того, чтобы спасти свое будущее: фирма четко определяет, на какое немецкое предложение она может согласиться — это поставка резины из синтетического каучука в обмен на финансовое участие.

Промышленники — это всего лишь один пример; можно также сослаться на банкиров, увидевших в государственном коллаборационизме, вдохновляемом Лавалем, Бишлоном, Леидё и др., успокоительную для совести легитимизацию собственных действий. Другие, однако, шли гораздо дальше, порой даже опережая немцев, как, например, руководители некоторых предприятий, просившие сделать их представителями германских фирм во Франции, временными распорядителями еврейского имущества и т. п.

Более определенной оказалась позиция издателей, которые все без исключения, проявляли ни с чем не сравнимую снисходительность к коллаборационизму. Ее от всей души поддержал целый ряд интеллектуалов во главе с Робером Бразийяком. Ни с чем не сравнимую? Нет. Мир театра, кино и кабаре пошел еще дальше, аргументируя это тем, что творческая активность есть форма сопротивления, посредством которой «французская культура противопоставляет себя германской оккупации». Этот мотив, впрочем, зазвучал только в момент освобождения; кинематографисты не поднимали подобных проблем, когда снимали свои фильмы в условиях оккупации (Э.-П. Бертен-Маги, Д. Делескевич). Ясно, однако, что такое поведение вовсе не означало приверженности политике коллаборационизма. После войны, как показывает разбор фильма Луи Малля «Лакомб Люсьен», одним из способов представить поведение французов как нечто вполне ординарное становится показ встречи лицом к лицу Сопротивления и коллаборационизма; также выдвигаются на первый план заботы повседневной жизни, как то было в начале указанного фильма Марселя Офюльса, в результате чего степень добровольности участия французов в том, что происходило во время войны, сводится к нулю. Тот же эффект создают и другие фильмы, скажем «Через Париж» Клода Отан-Лара, который преодолевает двусмысленную ситуацию с помощью смеха.

Коллабо…[200]