Мэр города Алжира Жак Шевалье считался либералом, так как полагал, что французам следовало заключить союз с партией УДМА Ферхата Аббаса, который долгое время был расположен к интеграции. Но он полагал, что вооруженным восстанием руководят коммунисты. Эта навязчивая идея преследовала многих политиков, хотя восставшие сами боялись их как огня. Вскоре и Сустель стал жертвой подобного заблуждения: он был убежден, что во главе восстания стоит Насер[221]
, хотя в 1955 г. тот довольствовался только тем, что давал укрытие его руководителям, тренировал феллахов и обещал им оружие. На самом деле колонисты все еще считали, что если умело сдерживать арабов — подтасовывая результаты выборов второй коллегии избирателей, объявляя нарушителями общественного порядка тех, кто изобличал подобные методы, табуируя все рассуждения по поводу будущего Алжира, «этих трех департаментов», — то не будет никаких проблем. Что касается событий 2 ноября 1954 г., то они, по мнению Парижа, были связаны с действиями нескольких «террористов, которые ничего собой не представляют».В то время лишь мусульманское меньшинство в Алжире было готово к войне как к крайнему решению. Большинство еще надеялось на реформы — настоящие реформы. Депутаты-мусульмане, избранные второй коллегией — избранные, честно говоря, не совсем справедливо, — пребывали в нерешительности. Члены УДМА не смели больше надеяться на политическое решение. «Движение сделало первые шаги, мы больше ничего не сможем сделать… теперь будет независимость», — сказал Ферхат Аббас губернатору Леонару накануне его отъезда. Что касается ФНО, отделившегося от МТЛД, то некоторые из его лидеров еще верили в то, что можно рассчитывать на поэтапные переговоры с правительством Мендес-Франса. Но после заключения Женевских соглашений по поводу Индокитая Мендес-Франс, занятый переговорами по поводу Туниса, переложил дела Алжира на министра внутренних дел Франсуа Миттерана. Впрочем, он признавался, что ничего не знает о ситуации в этой стране. Он рекомендовал Сустелю честно применять статус 1947 г., а также принять меры, для того чтобы обеспечить арабов работой. Но Миттеран идет дальше, советуя провести интеграцию, т. е. реальное включение Алжира во французскую систему, что в итоге предполагало присутствие 100 депутатов-арабов во французском парламенте. Принимая во внимание скорость демографического роста в Магрибе, «вскоре Коломбе двух церквей превратится в Коломбе двух мечетей»[222]
, — заявил на это Сустелю Шарль де Голль.Когда Сустель прибыл в Алжир, его приняли не очень хорошо, так как он был ставленником Мендес-Франса, «уже сбывшего с рук Индокитай», и так как его подозревали в том, что он хочет проводить политические реформы. Но идея интеграции в том виде, в котором он ее понимает, закрепляла включение Алжира во Францию, так что 40 миллионов французов Франции могли бы укрепить таким образом позиции миллиона европейцев Алжира перед лицом 9 миллионов арабов. Принимая во внимание контроль, который «черноногие»[223]
осуществляли над выборами, они были спокойны и относительно будущих представителей «трех департаментов». Кроме того, Сустель принялся осуществлять множество мелких реформ, которые удовлетворяли арабов, не ущемляя при этом права европейцев, как, например, снос трущоб, предоставление права голоса женщинам во второй коллегии, распределение государственных земельных наделов и т. д. Очень быстро он завоевал популярность. В ответ ФНО наказал террором и смертью всех арабов, которые воспользовались мерами, принятыми французской администрацией. Итогом резни в Филиппвиле, Колло и Эль-Халии стали сотни искалеченных людей. Данные акты приписывались ФНО, хотя некоторые из этих возмущений, возможно, были спонтанными, — это могло быть, например, сведением счетов между дуарами (округами), получившими и не получившими выгоду, или избиением французов из-за какого-то инцидента. В результате всех этих кровавых стычек лета 1955 г. Сустель, почувствовавший себя осмеянным, полностью поменял политику. В свою очередь, ФНО избавился от всех, кто не присоединился к нему, — так был убит племянник Ферхата Аббаса. С этого времени репрессии и терроризм распространились по всей территории Алжира, в то время как территории вокруг Константины и часть Кабилии, как об этом свидетельствуют кадры хроники, были охвачены уже настоящей войной.