Иммиграция бельгийцев во Францию, начавшаяся гораздо позже итальянской, в XIX в. демонстрирует те же характерные черты, что и вторая волна итальянской иммиграции, за тем только исключением, что бельгийцы оседают в пограничной зоне. Количество иммигрантов-бельгийцев достигло 482 тысяч в 1886 г., что является историческим максимумом, при этом основная часть иммигрантов прибыла во Францию во времена Второй империи. Они стали рабочими и крестьянами, испытав на себе то же неприятие, что и итальянцы, поскольку «отнимали у французов трудовой хлеб»; мятежи в связи с этим вспыхивали вплоть до 1900 г. Но участь «маленькой Бельгии» во время обеих мировых войн смягчила враждебное отношение жителей пограничных районов к бельгийцам, которых уже почти не считали иммигрантами и число которых постоянно уменьшается даже в наши дни.
У польской иммиграции также налицо несколько общих характерных черт с итальянской. Вначале она также была политической по характеру, связанной с поражением варшавского восстания 1830 г. В числе иммигрантов также оказались представители польской интеллектуальной элиты, такие, как поэт Адам Мицкевич, «польский Виктор Гюго», композитор Фредерик Шопен, а затем и физик Мария Склодовская, вышедшая замуж за своего коллегу Пьера Кюри. Симпатии Франции к Польше как до, так и после Первой мировой войны определили направление второй польской иммиграционной волны, иммиграции нищеты, на этот раз массовой, и французское правительство взяло на себя все расходы по обустройству жизни прибывших с момента приезда и до отъезда. В 1931 г. их было около 500 тысяч, большинство из которых приехало на временное жительство. Это был первый случай иммиграции по трудовому контракту, завершившийся принудительным отъездом иммигрантов; таков, например, патетический отъезд шахтеров из Эскарпеля в 1934 г.
Озабоченные сохранением своей идентичности, польские иммигранты были также активными католиками, что вызывало недоверие работавших сними французов: последние практиковали атеизм и охотно вступали в профсоюзы. Поляки также в большей степени, чем итальянцы, заключали браки между собой. Их социальное продвижение проходило труднее во всех областях — кроме спорта, где выдающимися спортсменами стали футболист Раймон Копа[295]
и бегун Мишель Язи. Третья иммиграционная волна поляков немного напоминает первую, поскольку она была антирусской, но в равной степени и антикоммунистической. Эта интеллектуальная и политическая иммиграция нашла взаимопонимание с парижскими кругами; об этом говорит присутствие среди французских интеллектуалов поэта Чеслава Милоша, историка Бронислава Геремека и издание во Франции польского журнала «Культура».Самая сильная волна беженцев, которую когда-либо переживала Франция, пришлась на 1938–1939 гг., когда ксенофобские настроения в стране пошли на спад. Примерно полмиллиона испанцев-республиканцев добрались до каталонской границы; во Франции эти «союзники» были приняты с недоверием и интернированы без особой снисходительности, если только их не перевозили в район Орана (Алжир), где они могли строить свою жизнь заново. Во Франции еще до поражения, до установления режима Виши, уже существовала вишистская атмосфера, и это разоблачающее поведение знаменует собой позорный конец Третьей республики. В 1940 г., когда маршал Петэн переезжал с места на место, лагеря испанских беженцев находились под пристальным надзором, так как в них содержались «особо опасные личности». Действительно, многие из них бежали и присоединились к движению Сопротивления, где они составляли сплоченные группы первых маки (партизан) свободной зоны. Одним из них был писатель Хорхе Семпрун[296]
.Однако определенное непонимание все же отделяет этих испанцев от массы временных мигрантов, приезжавших на сбор урожая в Лангедок-Руссильон, или женщин, нанимавшихся после 1960 г. домашней прислугой во французские семьи. За прошедшие десятилетия многие из них вернулись домой в Испанию, другие получили гражданство Франции, как и итальянцы, или же сочетались браком с французами. К 1990 г. «иностранцев» испанского происхождения осталось всего лишь 20 тысяч, но на юге Франции, от Бордо до Тулузы и Монпелье, весьма заметно их присутствие, которое в Руссильоне длится уже несколько веков.