История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

Берю требовательно звонит на мотив «Тагада́-гада, а ну сыграй-ка на трубе». Открывает его слониха. Этим утром Б. Б. (Берта Берюрье) являет собой картину, достойную внимания. Но показывать её можно только взрослым, потому что если к Толстяку пожалует какой-нибудь юнец, вид этой грымзы вызовет у него отвращение к прекрасному полу на всю оставшуюся жизнь и несчастному останется только носить костюм свободного покроя^{26}.

Берта облачена в платье цвета винного осадка с рисунком, изображающим кувшинки. Сие достижение французской моды открывает ошеломляющий вид на грудь дамы. Я восхищаюсь прочностью её самосвала с бретельками. Не знаю, был ли рассчитан этот предмет марки «Скандаль» для грузоподъёмности пятьдесят килограммов. Как бы то ни было, он выполняет своё назначение, чего бы это ни стоило, клянусь вам!

У Толстухи складки в несколько этажей. На третьем, выше антрекота, берут начало шерстинки её бороды. Её подбородок напоминает кактус в расцвете лет! Губы как два флиртующих слизняка. На губной помаде слой жира. Её пламенеющие скулы не нуждаются в румянах. Причёска как у Шейлы^{27}, но для дамы её возраста и её полноты это граничит с неприличием. Вы просекаете? Сбежала с ярмарки дю Трон. И к тому же ещё жеманится! Она принимает себя за другую Б. Б.!^{28}

— Комиссар! Какой сюрприз!

— Я его пригласил погрызть, — объясняет Берю. — У нас разговор, и мы не можем его прервать. У тебя есть что-нибудь съестное?

Берта объясняет, что у неё есть жареная требуха по-кански, баранья нога с красной фасолью и немного кислой капусты со свининой. Берю говорит, что этого может не хватить, но я его уверяю в обратном, и вскоре мы уже сидим вокруг Берюрьевого стола.

— Знаешь, как звали супружницу Пипипа Короткого? — спрашивает он вдруг у своей половины[8].

Мадам Берюрье начинает с начала, то есть она спрашивает, кто такой Пипин Короткий? С учёным видом её сумасброд даёт ей объяснение, ибо знание — всё равно что венерка: легко передаётся.

— Пипин Короткий — это сын Вильгельма Телля, — говорит он. — Его матушка была Дюмайор…

Он хмурит бровь и поворачивается ко мне.

— Если я что-нибудь напугаю, ты меня поправишь, — говорит он, — но мне кажется, всё правильно, не так ли? Вильгельм Телль, то есть мужик, который дал прикурить арабам в Пуатье, и мамаша Дюмайор, его супруга, с которой они родили мальчика Пипина, ну а Пипин женился на Берте!

— Потрясающе, Толстяк, — давлюсь я, — твоя память соответствует твоему масштабу: она слоновья.

Мадам Берю жеманничает.

— Её звали Берта? Представляете, как и меня!

— Не воображай, у неё было прозвище Большеногая! Похоже, её рождественский башмачок был размером с каноэ.

Этого достаточно, чтобы погрузить в печаль нашу Берту, то есть нашу Берту с её большими ногами.

Берю вываливает в свою тарелку тележку кислой капусты со свининой, затем, вновь обращаясь к своей законной, щебечет:

— Эти мужики и эти бабы в истории Франции, ты даже себе представить не можешь, какие они были пакостники в своем роде. Ты мне скажешь, что им не хватало развлечений: ни машин, ни телика, ни кино; да, правильно, и всё же в вопросе кучумбы они были супермены! К примеру, король Дагобер: три дня и три ночи с одной стрекозой в гостинице в Санлисе; так или нет, Сан-А?

— Совершенно верно, — подтверждаю я.

Толстуха начинает ворковать, как выводок голубей. Она говорит, поблескивая жадными глазами, что это просто невероятно.

— Три дня и три ночи… — говорит она мечтательно. — Ах, какие были мужчины в те времена!

Берю открывает свою хлеборезку, перед которой замерла сосиска приятной наружности, но Здоровяк не спешит загрузить её в рот, он спрашивает:

— А что сделала эта Берта?

— Кое-что значительное, что никому не удавалось сделать после неё, — отвечаю я, — она родила Карла Великого.

— Император с большой бородой! — декламирует Берта, чья культура вызвала бы зависть у жителя провинции Бос.

— Не совсем так, милая Берта. Историческая правда обязывает меня сказать, что Карл Великий был совершенно не таким, каким его изображали. Это был высокий и толстый тевтонец с круглой головой, вдавленной в плечи. Он не носил бороды, а только усы, как у Брассенса^{29}.

— Ты можешь мне не верить, — шепчет Берюрье, — но мне он больше нравится таким. Я терпеть не могу бородатых. Кстати, а почему его звали Мань^{30}, этого Карла? Он что, родственник Антонена Мань?^{31}

— Насколько я знаю, нет. Мань — это от Магнус, что означает — великий.

— Отсюда и выражение «мания величия»?

— Точно!

— И что за дела он творил, твой усатый?

— Что делают монархи, когда хотят попасть в учебники, Толстяк?

— Воюют?

— Вот-вот!

— И против кого он воевал, твой Шарло-Усатый?

— Против кого воюют французы? Против Германии, против Италии и против арабов.

— Опять эти арабы! — вздыхает Берю. — А я-то думал, что всё началось в 1954! И как всегда Шарль!

Он выставляет большой палец в виде шпателя и перечисляет:

— Шарль Вильгельм Телль, Шарль Антонен Мань и Шарль…

— Давай без политики! — осаживает его Берта.