Июльская революция 1830 г. наделала много шума в Европе, и она беспокойно заворочалась. Казалось, что Франция возвращается на прежний путь и снова будет создавать неприятности всему миру. Когда новость о появлении в Париже нового короля была еще почти свежей, стало известно о восстании в Брюсселе. Там бельгийцы объявили о своей независимости, положив конец собственному неудобному союзу с Голландией. В ноябре началось восстание в Польше против русской власти, и до конца года произошли волнения во многих малых немецких государствах, где население добивалось конституций от своих правителей, а те не желали выполнять это требование. В начале 1831 г. произошли новые восстания сторонников либерализма в нескольких из маленьких итальянских княжеств, жители которых безуспешно пытались добиться для себя более умелого правительства и менее тиранической власти. Во всех этих возмущениях, угрожавших полностью разрушить хорошо налаженную систему, созданную в Вене в 1815 г., самодержцы Австрии, России и Пруссии и их английская родня по духу – партия тори были склонны обвинять Луи-Филиппа. Что сделает Франция? Потеряет голову, быстро опустится до нового якобинства и станет поощрять всевозможную беспокойную пропаганду в других странах? Немецкие, австрийские и русские войска вполне могли по указанию Меттерниха снова вторгнуться во Францию и вернуть Бурбонов на престол в профилактических целях, чтобы не допустить новой вспышки революционной ереси.
Но все эти страхи были напрасны. Все правление Луи-Филиппа – скучный период спада после напряжения сил. Новый режим очень мало отличался от режима Реставрации. Настоящее изменение было в том, что к власти пришли новые люди. Вместо Бурбонов, скованных традицией и связанных обязательствами перед старинным дворянством и духовенством, на престоле была семья Орлеан, наполовину буржуазная и вольтерьянская, вынужденная опираться на полулиберальный средний класс. Правда, теоретически эта Июльская монархия[225]
признавала суверенитет народа. Тьер в своей прокламации писал: «Он [Луи-Филипп] получит свою корону из рук французского народа». Гизо, другой пропагандист новой династии, заявил: «Он будет уважать наши права, потому что именно мы дадим ему его права». Сам новый правитель провозгласил, что является королем Франции «по милости Бога и по доброй воле французского народа». Он специально позаботился о том, чтобы присягнуть на верность Хартии. В законодательстве было записано, что Хартия не просто дарована монархом народу, а передается старшим поколением народа младшему поколению, а король дает на это свое согласие. Было также установлено, что король не имеет права издавать указы, которые отменяют или изменяют официальные законы государства. Все шло прекрасно, Франция становилась ограниченной монархией не только по названию, а и на деле. Но хотя король должен был стать «ограниченным», он все же оставался королем, а потому его личные качества и его политика приобрели первостепенную важность.