История французской революции. От первых дней до Директории

Жиронда господствовала в конвенте, так как его первый председатель Петион и все секретари были жирондистами. Прежде всего решено было дать стране конституцию, которую народ должен был утвердить в его первичных собраниях. Все старые органические законы должны были оставаться в силе впредь до их отмены, подати тоже должны были взиматься впредь до их уничтожения. Все эти решения вполне соответствовали духу и стремлениям жирондистов. Но вот поднялся Колло д’Эрбуа и внес предложение об уничтожении королевской власти, и после того, как епископ Грегуар положил конец всем прениям своей знаменитой фразой: «История королей представляет книгу страданий народов», это предложение было единогласно принято конвентом. Это решение ознаменовало собою наступление новой эры во Франции, хотя оно только подтверждало факт, в действительности совершившийся уж 10 августа.

На следующий день, по предложению Бильо-Варенна, было введено новое летосчисление. По этому летосчислению 22 сентября 1702 года считалось первым днем первого года республики. Кроме того, вместо 14 июля национальным праздником объявлено было 10 августа. Далее решено было, что ни один член конвента не может занимать общественной должности, и поэтому Дантон отказался от поста министра юстиции. На его место в исполнительный совет попал слабохарактерный Тара, старавшийся угодить всякому человеку, в руках которого была власть. Вскоре подал в отставку также военный министр Серван, место которого занял решительный революционер Наш, служивший прежде в морском ведомстве. Ролан, Клавьер, Лебрен и Монж остались в исполнительном совете, власть которого, впрочем, была настолько ограничена деятельностью комитетов, что он оказался вполне излишним; поэтому впоследствии это учреждение было совершенно отменено, и вся правительственная власть перешла в руки комитетов. Петион также сложил с себя звание мэра; он был затем вновь избран на эту должность, но опять отказался от нее, чтобы остаться членом конвента. Лишь с трудом можно было отыскать кандидата на пост мэра, и в конце концов был избран врач Шамбон, примыкавший к партии якобинцев, но представлявший из себя полнейшее ничтожество.

До сих пор конвент принимал свои решения единогласно. Еще 23 сентября, когда решено было произвести новый выпуск ассигнатов, не было заметно никакого разногласия. Но 24 сентября разыгралась буря. Начало положил Ролан. Он не мог забыть того факта, что наблюдательный комитет коммуны издал в сентябрьские дни приказ об его аресте – приказ, который, впрочем, не был приведен в исполнение. Раздражительного старика, являвшегося во многих отношениях чистым филистером, вероятно, злили также насмешки, которые раздавались на его счет из-за его жены, значительно превосходившей его в умственном отношении. Марат назвал его недавно в своей газете «кухонным: драгуном», которого жена ведет на помочах. И вот в письме к конвенту Ролан жаловался, что ему во всем мешают, что имели место новые убийства наподобие сентябрьских, и т. п. Поднялся жирондист Керсен и заявил, что надо построить эшафоты для убийц, а также и для тех лиц, которые подстрекают других к убийствам. Было ясно, что тут намекают на левую конвента, и с этого момента началась борьба, поведшая к падению жирондистов. Гора восстала против предложения Керсена, но его защищал Верньо, и оно было принято. Поднялся страшный шум и переполох, во время которого конвент разошелся.

Жирондисты стали держать себя все более и более вызывающе. На следующий день жирондист Лассурс напал уже совершенно открыто на Гору; его намеки имели прямое отношение к Марату и Робеспьеру. К этим обоим жирондисты чувствовали особенно сильную ненависть. Лассурс говорил о честолюбивых людях, льстящих народу, клевещущих на лучших патриотов, оттачивающих кинжалы для убийства депутатов и мечтающих о тирании и диктатуре.

Жирондисты аплодировали этой речи, а Гора была страшно возмущена ею.

«Кто из граждан, – воскликнул Осселен, – избранных в конвент народным голосованием, настолько дерзок, чтобы осмелиться попирать ногами права народа, стремясь забрать в свои руки диктатуру?»

«Это – Робеспьер», – воскликнул жирондист Ребеки.

Робеспьер молчал еще, но тут потребовал слова Дантон и заявил, что теперь надо узнать всю правду. Он потребовал, чтобы были предъявлены доказательства, подтверждающие поднятое обвинение. Тогда выступил Робеспьер и стал опровергать утверждение Ребеки, но так как его речь была слишком длинна, то жирондисты прервали его. Барбару заявил, что перед 10 августа он зашел раз к Нани и там ему расхваливали добродетели Робеспьера, говоря, что Франция нуждается в нем, как в диктаторе. Пани оспаривал заявление Барбару, а Ребеки подтверждал его.