История Французской революции. Том 1

Собрание тронуто слезами и сединами почтенного старца.

– Граждане, – отвечает Верньо трем защитникам, – Конвент выслушал ваш протест. Подать его было вашей священной обязанностью. Желаете ли вы, – обращается он затем к собранию, – объявить защитников Людовика почетными гостями?

– Да! Да! – звучит единодушный ответ.

Робеспьер просит слова и, напоминая о декрете, изданном против воззвания к народу, предлагает отвергнуть просьбу защитников. Гюаде требует отказа в апелляции, но соглашается дать Мальзербу сутки для объяснения. Мерлен из Дуэ утверждает, что нечего говорить о способе подсчета голосов, потому что уголовный кодекс, на который защитники ссылаются, если и требует двух третей для постановления о виновности, то для приложения наказания достаточно лишь безусловного большинства. В настоящем же случае виновность признана почти единогласно, поэтому не важно, что наказание постановлено простым большинством.

Вследствие всех этих замечаний Конвент переходит к очередным делам по протесту защитников, объявляет апелляцию несостоятельной, а вопрос об отсрочке казни откладывает до следующего дня. Но 18-го числа кто-то уверяет, будто перечисление голосов сделано неточно, и требует начать его сначала. Весь день проходит в спорах, наконец расчет признается верным, но вопрос об отсрочке приходится снова отложить.

На следующий день в конце концов обсуждают и этот последний вопрос, что подвергает риску весь процесс, потому что отсрочка стала бы для Людовика XVI спасением. Истощив все доводы при обсуждении вопросов о наказании и воззвании к народу, жирондисты и все, кто хотел спасти короля, не знали, за какие еще хвататься средства; они привели еще несколько политических соображений, но им ответили, что если Людовик ХУ1 умрет, то державы вооружатся, чтобы отмстить за него; если он будет жив и будет содержаться в тюрьме, то державы всё равно вооружатся, чтобы освободить его; и что, следовательно, результат будет одинаковым.

Барер говорил, что было бы противно достоинству Конвента носить, так сказать, голову человека по иностранным дворам и торговаться о жизни или смерти приговоренного лица как о статье трактата. Он присовокупил, что это была бы жестокость даже относительно самого Людовика XVI, который томился бы в смертельном страхе при каждом движении армий. После этого собрание закрыло прения и решило, что каждый депутат подаст свой голос, говоря только да или нет. Двадцатого января в три часа утра поименная перекличка заканчивается и президент объявляет большинством в 380 голосов против 310, что казнь Луи Капета отсрочена не будет.

В эту минуту приходит письмо от Керсена. Этот депутат подает в отставку. Он не в состоянии, пишет он собранию, долее нести позор заседания в одних стенах с кровожадными людьми, когда их мнение, поддерживаемое террором, перевешивает мнение людей порядочных, когда Марат перевешивает Петиона. Это письмо производит необычайное волнение. Жансонне просит слова и отмщает по этому случаю сентябристам за только что произнесенный смертный приговор.

– Наказать преступления тирании, – говорит он, – еще ничего не значит, если не наказывались другие, более страшные преступления. Исполнена лишь половина задачи, если в то же время не наказать и сентябрьские злодеяния, если не снарядить следствия против их виновников.

При этом предложении большинство собрания с восторгом поднимается. Марат и Тальен протестуют.

– Если вы наказываете, – восклицают они, – виновников сентябрьских событий, то накажите также и заговорщиков, которые скрывались во дворце 10 августа!

Собрание принимает все эти предложения и тут же приказывает министру юстиции начать преследование одновременно виновников безобразий, совершенных в первые дни сентября, лиц, найденных с оружием в руках во дворце в ночь на 10 августа, и должностных лиц, оставивших свои посты и возвратившихся в Париж, чтобы участвовать в заговорах двора.

Людовик XVI был приговорен окончательно. Не могло быть даже отсрочки, и все средства, придуманные с целью отодвинуть роковую минуту, были истощены. Все члены правой стороны – как тайные роялисты, так и республиканцы – равно пришли в ужас от этого жестокого приговора и влияния, вдруг полученного Горою. В Париже господствовало глубокое, ошеломляющее изумление; смелость нового правительства произвела на народ обычное действие силы – парализовала, заставила большинство замолчать и возбудила негодование только в некоторых, сильнейших душах. В городе еще находились несколько давнишних слуг Людовика XVI, несколько молодых вельмож, которые, как уверяют, собирались спешить на помощь своему государю и похитить его. Но свидеться, сговориться, при глубоком страхе одних и неусыпном надзоре других, было совершенно невозможно, и единственное, что можно было сделать, – это какие-нибудь индивидуальные отчаянные попытки.