История Французской революции. Том 1

Эта-то разница в положениях и подавала революционерам небезосновательную надежду перетянуть на свою сторону население. Народ допускал республику, но не хотел, чтобы она пятнала себя преступлениями, а в ту минуту сила в провинциях была еще на его стороне. С тех пор как муниципалитеты, вооруженные страшной полицией, получили право устраивать домовые обыски, разыскивать иногородцев и иностранцев, отбирать оружие у подозрительных личностей, безнаказанно причинять неприятности мирным гражданам, секции пытались реагировать на это произвол и соединились с целью не дать муниципалитетам лишней власти. Почти во всех городах Франции они несколько осмелели, вооружились, сопротивлялись муниципалитетам, восставали против их инквизиторской полиции, поддерживали правую сторону и заодно с нею требовали мира, порядка, уважения к личности и собственности. Муниципалитеты и якобинские клубы, напротив, требовали новых полицейских мер и учреждения департаментских революционных трибуналов. В некоторых городах жители были готовы драться из-за этих вопросов. Однако секции были численно так сильны, что превосходили энергию муниципалитетов. Депутаты Горы, посланные поторопить набор и оживить усердие, пугались этого сопротивления и наполняли Париж своими опасениями.

Так, почти вся Франция была разделена. Борьба шла более или менее напряженная, партии были более или менее ожесточены, смотря по положению каждого города. Там, где опасности, грозившие Революции, казались более значительными, якобинцы были склонны применять жесткие методы, и, следовательно, умеренные люди были более расположены сопротивляться им. Но что всего более ожесточало революционные страсти – это опасность внутренних измен, еще большая, чем опасность войны с иноземцами. Так, на северной границе, угрожаемой неприятельскими армиями и мало волнуемой интригами, согласие почти не нарушалось; у всех была одна мысль – общая оборона, и комиссары, разъезжавшие между Лиллем и Лионом, присылали вполне удовлетворительные донесения. Но уже в Лионе, где тайные происки в соединении с географическим и стратегическим положением города увеличивали опасность, разыгрывались такие же страшные бури, как в Париже. Своим местоположением в восточной части Франции и соседством с Пьемонтом Лион всегда обращал на себя взоры контрреволюции. Первая туринская эмиграция еще в 1790 году хотела устроить там восстание и даже послать туда одного из французских принцев. Мирабо свой план тоже строил на Лионе.

С тех пор как эмиграция переселилась в Кобленц, в Швейцарии был оставлен агент для сношений с Лионом, а через Лион – с южными фанатиками. Эти происки вызвали якобинскую реакцию, и в итоге из-за роялистов в Лионе образовались сторонники Горы. Они составили клуб, который назывался Центральным и состоял из посланцев всех местных клубов. Во главе его оказался пьемонтец, который, увлекаемый природной непоседливостью, переходил из страны в страну, наконец поселился в Лионе и тут, по милости своей революционной горячности, попал сначала в муниципальные чиновники, а затем в президенты гражданского суда. Его звали Шалье. Он произносил в Центральном клубе такие речи, за которые у парижских якобинцев сам Марат обвинил бы в резкости и стремлении к переворотам, если не в получении денег с иностранцев. Кроме этого клуба, в распоряжении лионских революционеров состоял весь муниципалитет, кроме мэра Нивьера, друга и ученика Ролана: он был главой лионских жирондистов.

Утомленный столькими бурями, Нивьер, подобно Петиону, подал в отставку и тоже был вновь избран секциями, которые в Лионе были энергичнее и могущественнее, нежели во всей остальной Франции. Из одиннадцати тысяч голосов девять тысяч было подано за Нивьера, что и вынудило его снова стать мэром, но он вторично подал в отставку, и на этот раз муниципалитету удалось обзавестись подходящим мэром. По этому случаю произошла рукопашная: молодежь секций выгнала Шалье из Центрального клуба и очистила залу, в которой он изрыгал свою фанатическую чепуху. Испуганный департаментский совет вызвал комиссаров Конвента, которые, сначала высказавшись против секций, а потом против излишеств коммуны, не угодили ни одной партии; на них написали донос, как на якобинцев, и Конвент вынужден был отозвать их. Комиссары действительно только и сделали, что перестроили Центральный клуб, подчинили его якобинцам и, сохранив его энергию, избавили его от некоторых чересчур неблаговидных членов.