История Французской революции. Том 2

Итак, едва стал известен якобинский заговор 29 жерминаля, как контрреволюционеры ответили на него побоищем 24 апреля (5 флореаля) в Лионе. Искренние республиканцы, хоть и порицали замыслы сторонников террора, однако испугались также и планов контрреволюционеров. До сих пор они только думали о том, чтобы не дать возникнуть новому террору, и не пугались роялизма: в самом деле, роялизм казался таким отдаленным после казней Революционного трибунала и побед французских армий! Но когда они увидели роялизм, изгнанный из Вандеи, возвращающимся через Лион, чтобы образовать отряды убийц, двинуть священников-возмутителей в самый центр Франции и диктовать в Париже статьи, дышащие всей яростью эмиграции, – тогда они спохватились и пришли к заключению, что к строгим мероприятиям против сообщников террора нужно прибавить другие – против приверженцев монархии.

Сначала, чтобы отнять всякий предлог для бунта у лиц, пострадавших от насилия и требующих мщения, судам предписали более деятельно преследовать обвиняемых в лихоимстве, в злоупотреблении властью и в притеснениях. Потом стали приискивать действенные меры, для усмирения роялистов. Шенье, известному своим литературным талантом и республиканскими убеждениями, было поручено составить по этому поводу доклад. Он начертал живую картину Франции, обеих партий, и в особенности тайных происков эмиграции, и предложил следующее. Всякого возвратившегося эмигранта немедленно предавать суду для применения к нему закона; считать эмигрантом всякого ссыльного, который, самовластно возвратившись во Францию, будет находиться в ней еще через месяц; наказывать тюремным заключением на полгода всякого, кто нарушит закон о вероисповедании и захочет силой завладеть церквями; приговаривать к изгнанию каждого писателя, который станет поносить национальное представительство и проповедовать восстановление монархии; наконец, обязать власти, на которые возложено разоружение сторонников террора, объявлять причины своих действий.

Все эти меры, кроме двух, возбудивших некоторые пререкания, были приняты. Тибодо нашел, что неосторожно будет подвергать шестимесячному тюремному заключению нарушителей закона о вероисповеданиях; он весьма основательно заметил, что церкви только на одно и годны – на отправление в них религиозных обрядов; что народ будет огорчаться, если отнять у него здания, в которых он привык присутствовать при богослужении; что можно было бы, объявляя, что правительство не берет на себя никаких издержек по части какого-либо вероисповедания, возвратить церкви католикам во избежание жалоб, мятежей, смут и – чего доброго – новой всеобщей Вандеи. Эти замечания не были уважены, потому что Конвент боялся, чтобы духовенство не окружило себя снова пышностью, составлявшей одну из статей его прежнего могущества, если церкви будут возвращены католикам.

Тальен, подобно Фрерону, начавший писать и желавший по этой ли причине, или чтобы блеснуть чувством справедливости, оградить независимость печати, восстал против статьи об изгнании пишущей братии. Он доказывал, что такое положение попахивает произволом и оставляет слишком много места для притеснений прессы. Он был прав. Но в настоящем положении, то есть во время открытой войны с роялизмом, возможно, было бы правильнее, чтобы Конвент энергично высказался против сочинителей пасквилей, так торопившихся вернуть Францию к монархическим идеям.

Луве, этот пылкий жирондист, так много вредивший партии своей подозрительностью, но всегда бывший одним из искреннейших людей всего Конвента, поспешил ответить Тальену и заклинал всех друзей Республики позабыть о своих несогласиях и взаимных неудовольствиях и объединиться против древнейшего, единственного и общего врага – монархии. Слова Луве в пользу насильственных мер в настоящем случае имели тем больший вес, что он вынес жесточайшие гонения за свое сопротивление революционным методам. Всё собрание рукоплескало его благородному, откровенному заявлению, постановило напечатать его речь и разослать во все департаменты – и приняло статью к великому смятению Тальена, так дурно выбравшего время, чтобы отстаивать правило, само по себе справедливое.

Но карающие законы не очень способны сдержать партии, готовые вцепиться друг в друга. Депутат Тибодо нашел, что правительственные комитеты после 9 термидора подверглись слишком большим послаблениям. Метод их работы, учрежденный тотчас после падения диктатуры, был придуман единственно под влиянием страха новой тирании. Поэтому за чрезмерным напряжением всех пружин последовало такое же чрезмерное послабление. Каждому комитету было возвращено его специальное влияние, чтобы уничтожить преобладающее влияние Комитета общественного спасения, и из этого положения дел вытекали вялость, медленность, неуверенность – словом, полное одряхление правительства.