История Фрэнка

Фрэнк и компания появлялись дважды за вечер — в восемь и в полночь: шоу длилось полтора часа, и ни минуты больше. Днем они снимали «Неизвестного из Лас-Вегаса» под руководством Льюиса Майлстона (руководство — слишком громко сказано: они все делали от балды). В шоу песни чередовались со скетчами. Джои Бишоп писал тексты. Импровизация текла рекой. Приколы следовали один за другим. Нередко раздавался безумный смех. Все зависело от количества проглоченного виски. Еще один стаканчик. Сэмми разражался смехом, хлопая себя по бедрам. Дин поднимал его на руки и говорил: «Я хочу поблагодарить Ассоциацию защиты цветных за этот чудесный трофей». Сэмми часто играл роль козла отпущения. Он прекрасно знал, что его старые приятели на самом деле не расисты, а благодаря Фрэнку он стал одним из самых популярных чернокожих в Соединенных Штатах. Это Фрэнк позаботился, чтобы он получал такой же гонорар, как и белые артисты, и это Фрэнк оплатил больничные расходы, когда Сэмми потерял в автомобильной аварии левый глаз. Тогда он, сжав зубы, вошел в несколько боковых заносов. Они могли звать его «дымчатый малыш», бросать: «Не слишком ли темно здесь?», а Сэмми брал зрителей в свидетели: «Они ужасно милы, не так ли? И это мои лучшие друзья!» В действительности, они хватали через край. На него все можно было свалить. Фрэнк ободрял его: «Я хочу петь с тобой, пить с тобой, делать покупки с тобой, играть в гольф с тобой — но не трогай меня!» Лофорд стоял немного в стороне. Он не был прирожденным исполнителем. Выучил какие-то элементарные вещи, мог исполнить простейшую чечетку, что-то напевал, когда было надо. Это не мешало англичанину выходить из-за кулис в кальсонах и носках. Своеобразный школьный юмор.

Это было счастье. Вечера премьер. Радостная публика. В темноте бил барабан и слышалось: «“Пески” имеют честь представить вам, прямо напротив бара...» Снова барабанная дробь. Балет прожекторов. Музыка. Крутящаяся вихрем толпа. Дин прогулочным шагом выходил на сцену, мурлыкая «Я люблю Вегас летом» на мотив «Я люблю Париж». По случаю слова слегка изменили: «Я люблю Вегас, потому, что здесь мои деньги». И дальше: «Потому, что здесь моя кровь». Вот это было ясно. Дин не трудился разглагольствовать. Раньше, во время их расцвета, когда они были самыми высокооплачиваемыми конферансье в США, он давал своему приятелю Джерри Льюису оборвать себя посреди куплета. Теперь, когда они поссорились, и их дуэт отошел в прошлое, Дин очень хорошо делал это один, обозначал длинную ироническую паузу, имитируя провал в памяти, влезал в шкуру симпатичного и вялого пьянчуги, эдакого хмельного Обломова. В припеве он спрашивал себя: «Сколько времени я уже здесь?» Зачем от такого отказываться? Это проходило на ура всегда. Он продолжал свой бросок: «Я люблю Вегас, как Синатра любит “Джек Дэниэлс”», а потом добавлял еще: «Я люблю Вегас, когда пьян и когда нет». И пусть это воспринимают именно так. Они любили Лас-Вегас. Они обожали это место, буквально созданное для них. Здесь они у себя дома. И пусть это будет ясно без всяких околичностей. Дин поднимал руку, макал губы в стакан, пытаясь не проронить ни капли. Цокал языком и обращался к оркестру: «Как называется эта песня? Я забыл». Исступленный смех публики. Он начинал заново. Снова останавливался. Опять спрашивал у музыкантов: «Вы уверены, что все играют?» Снова полный стакан со следующими комментариями: «Если бы я пил так, как вы думаете, я умер бы пятнадцать лет тому назад. Впрочем, я больше не пью спиртного. Я его замораживаю и ем, как эскимо». Он был на седьмом небе. Враг любых усилий, он никогда в жизни не работал. Вот в чем весь секрет. Гладить сценический костюм и стараться не опрокинуть реквизит. И сейчас вовсе не тот момент, чтобы начинать ломать себе голову. Не надо об этом думать. Иначе — погибель. Это не мешало Дину молиться каждый вечер. Господи, сделай так, чтобы мы зарабатывали все больше и больше денег, чтобы мы спали с девушками все красивее и красивее. Самое ужасное, что Господь его слушал. Он с ним говорил, как равный с равным. Время от времени, однако, Дин выкидывал полотенце, прогуливал третий тайм, изобретал какие-то галантные встречи и удирал к себе в комнату, чтобы посмотреть по телевизору вестерн. Секс ему не перестал нравиться, но по сути подлинной страстью у него был гольф.