История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

Разговор вертелся вокруг событий дня, вернее, не столько событий, сколько замешанных в них лиц; толковали о том, как беснуется миледи Мальборо и как ее дочки, в чепцах и старых платьях, сидят у окна и смотрят на торопящихся во дворец гостей; о том, какое потрясение испытал дежурный камергер, когда принц Савойский явился на аудиенцию к ее величеству в парике с косичкой, хотя доныне никто не смел подойти к королевской руке иначе, как в парадном парике с буклями; о проделках могоков, которые рыщут по всему городу, пугая честных горожан, грабя и убивая. Кто-то сказал, что вчера в театре видел будто бы Мохэна, а с ним Макартни и Мередита и что выражение лица милорда не предвещало ничего хорошего. Одним словом, празднество, невзирая на обилие напитков и разговоров, было унылым, как похороны. О чем бы ни заходила речь, все принимало неудачный оборот. Его светлость герцог Ормонд уехал раньше времени, так как разговор коснулся Денэна, где он потерпел поражение в последнюю кампанию. Эсмондов генерал также омрачился при упоминании об этом бое, так как в нем погиб его винендальский соратник граф Нассау-Вуденберг. Мистер Свифт, когда Эсмонд пожелал чокнуться за его здоровье, сказал, что не пьет, и тут же взял свою шляпу и удалился, сделав лорду Болинброку знак следовать за ним; последний, однако, предложив доктору воспользоваться его каретой, чтобы не тратиться на наемный экипаж, сказал, что должен поговорить с полковником Эсмондом; и когда прочие гости перешли за карточные столы, они вдвоем остались сидеть в полумраке опустевшей столовой.

У Болинброка после обильной выпивки всегда развязывался язык. В такую минуту ничего не стоило выведать у него любую тайну; и враги не раз пользовались этим, иногда даже через женщин, которые записывали его слова. Я слыхал, будто три года спустя, когда государственный секретарь бежал во Францию и сделался министром Претендента, лорду Стэру удавалось получать все необходимые ему сведения через шпионок, подосланных к Сент-Джону в подходящую минуту. Так и сейчас, оставшись наедине с Эсмондом, милорд тотчас же пустился в откровенный разговор.

— Джонатан подозревает что-то, — сказал он, — но ничего не знает наверняка, и пусть черт меня поберет, если генерал Уэбб не получит архиепископство, а Джонатан… нет, не так — архиепископство получит Джонатан, от Иакова получит, и, будьте уверены, примет с радостью. Все нити этого дела в руках у вашего герцога, — продолжал Сент-Джон. — У нас есть способ заставить Мальборо держаться подальше, через две недели он уедет из Лондона. Прайору даны указания, он отбыл нынче утром, и попомните мои слова, Гарри, в случае, если нам суждено лишиться нашей возлюбленной монархини, нашей августейшей, добрейшей, подагрической и апоплексической королевы и защитницы истинной веры — la bonne cause triomphera. A la sante de la bonne cause! [101] Все, что хорошо, все приходит к нам из Франции. Вино, например, — ну-ка еще бокал за la bonne cause! — Он снова выпил.

— Что же, la bonne cause перейдет в протестантство? — спросил Эсмонд.

— Ничуть не бывало, — отвечал Сент-Джон. — Он будет защитником истинной веры по положению, а сам останется при своей. Лань и пантера побегут у нас в одной упряжке, клянусь! Правда и мир облобызаются, и мы заставим отца Массильона пройти по собору Павла, обнявшись с доктором Сэчеврелом. Еще вина, черт возьми, пьем за la bonne cause, нет, — за это надо пить на коленях! — Хмель все более разбирал его, лицо у него пылало.

— Ну, хорошо, — сказал Эсмонд, высказывая свое давнишнее опасение, — а что если la bonne cause предаст нас Франции, как это сделали в свое время его отец и дядя?

— Предать нас Франции! — вскричал Болинброк. — Тот не англичанин, кто этого боится. Неужели вам, видевшему Бленгейм и Рамильи, еще страшна Франция? Ваши предки, и мои, и предки добрейшего Уэбба — все они сотни раз встречались с французами на полях сражений, и дети наши тоже от них не отстанут. Кто там требует еще людей от Англии? Брат мой Уэстморленд? Предать нас Франции! Как бы не так!

— Дядя, его сделал же это, — настаивал Эсмонд.

— А чем кончил его дядя? — возразил Сент-Джон, снова наполняя бокал. Выпьем за величайшего государя, какого когда-либо знавала Англия, за англичанина, сделавшего ее настоящим королевством. Наш великий король был из Хентингдона, а не из Ганновера; наши отцы не искали себе правителя в немецких землях. Пусть приезжает; мы сумеем охранить его, и мы покажем ему дорогу в Уайтхолл. Если он изменник, пусть будет на глазах, чтобы нам легче было расправиться с ним; у нас найдутся здесь головы не хуже, чем во времена наших предков. Найдутся люди, которые умеют смотреть опасности в глаза и не испытывать страха. Предательство, измена! Нам ли с вами бояться этих слов? Разве уж нет в живых никого из солдат Оливера? или славное имя его забылось за пятьдесят лет? или теперь не найдется людей, равных ему и не менее достойных? Боже, храни короля! А если король нам изменит — боже, храни Британскую республику!