История Германии в ХХ веке. Том II

Но дилемма все же существовала, даже если считать инфернализацию сербской политики чрезмерной, а доли вины между УЧК и сербскими подразделениями менее неравными, чем это было в основном во время войны. И даже если считать все более жуткие подробности, представленные министром обороны Шарпингом о массовых убийствах и пытках или о планах массированного развертывания сербов («план подковы»), преувеличенными или выдуманными, чему было предостаточно доказательств, неоспоримо, что политика Милошевича была направлена на подавление стремления косоваров к автономии и что для достижения этой цели он был готов заставить сотни тысяч беженцев бежать и сотни людей погибнуть. Поэтому неизбежен фундаментальный вопрос: в случае серьезных нарушений прав человека правительством против собственного населения существует ли некая поставленная выше закона чрезвычайная ситуация, которая оправдывает гуманитарное вмешательство, или нет? «Террористическое присвоение государственного насилия, – объяснял Юрген Хабермас в газете «Цайт», – превращает классическую гражданскую войну в массовое преступление. Если нет другого выхода, необходимо позволить демократическим соседям поспешить с чрезвычайной помощью, узаконенной международным правом»[27].

Если следовать этому, а так поступило явное большинство бундестага, а также население, то это приведет к проблематичным последствиям. Ведь ссылку на притеснение части населения правительством страны в качестве легитимации военной интервенции можно найти в истории почти каждой военной агрессии. В бундестаге Людгер Фольмер, член парламента от левого крыла «Зеленых», уже указывал на последствия обхода Совета Безопасности ООН: «Отсутствие резолюции Совета Безопасности не может быть компенсировано другими юридическими конструкциями. <…> Любая региональная держава, которая в будущем захочет навести порядок в своем районе и сможет сослаться лишь на половинчатую резолюцию ООН, укажет на этот пример. Открыта дверь для саморегулируемых военных союзов; Совет Безопасности, который обходят при угрозе вето, лишается силы как гарант монополии ООН на применение силы»[28].

Оценивая итоги и последствия войны, следует отметить, в частности, три аспекта. Во-первых, сербская гегемония в Косово была нарушена, косовские беженцы вернулись домой, а страна получила статус автономии, но без статуса независимости в смысле международного права. Следует признать, что социально-экономическое положение жителей Косово оставалось крайне напряженным, то и дело происходили вооруженные инциденты. Но изгнания и резня закончились, как и открытая гражданская война. Во-вторых, американские претензии на гегемонию были подтверждены военным вмешательством в Косово, но без достижения консенсуса, выходящего за рамки конкретного случая. Война в Косово не стала прецедентом или даже примером, прежде всего потому, что она произошла во время глубочайшего кризиса постсоветской России, которая вряд ли была в состоянии эффективно реагировать. Сильная Россия, безусловно, не приняла бы такой образ действий и не сделала бы этого в будущем. Во-вторых, вопреки всем прогнозам, война продолжалась несколько месяцев и принесла гораздо больше разрушений, чем планировалось и ожидалось. В-третьих, операция нанесла серьезный ущерб монополии Совета Безопасности ООН на применение силы. Учитывая растущее число и значение региональных конфликтов и гражданских войн во многих частях мира, этот ущерб был, возможно, не менее важным, чем успехи, достигнутые в ходе войны в Косово.

Для Германии война в Косово, несомненно, стала глубоким порезом. От внешнеполитической «культуры сдержанности» пришлось отказаться, чтобы не допустить оттеснения страны, и прежде всего нового правительства, на второй план в мировой политике. В отличие от них, гуманитарные обоснования были не лишены правдоподобия, но все же они выглядели так, словно их придумали задним числом. В конце концов, лояльность альянсу изначально была главным мотивом, и даже когда Шрёдер и Фишер обосновывали Клинтону свой отказ от военного участия, в Косово уже находилось более трехсот тысяч беженцев. В конце концов и здесь стала очевидной убывающая сила исторической апелляции к нацистскому режиму и его преступлениям. Ссылка на Вторую мировую войну и Холокост была перегружена и сделана неэффективной в результате фатальной инструментализации Фишера. Было очевидно, что с этого момента Германия должна исходить в своей внешней политике и в своих подходах из своих интересов и политических принципов, не черпая никакой легитимирующей силы из обращения к истории. Два года спустя правительство Шрёдера обосновало свое решение не участвовать в войне против Ирака, подготовленной США после террористических атак 11 сентября 2001 года, не историческими, а политическими и прагматическими аргументами, и таким образом нашло поддержку большинства как в парламенте, так и среди населения.